одежда и алкоголь изымались из быта. Вместо этого принципами жизни пуритан, как мы привыкли их называть, становились набожность, труд, примерное поведение, благотворительность, воздержание и бережливость. Внешнее проявление степенного благочестия было не менее важно, чем внутреннее содержание — Избранные должны были демонстрировать остальным, как следует жить истинному христианину. Будучи специфическим толкованием доктрины предопределения, кальвинизм тем не менее вдохновлял своих приверженцев вести духовно насыщенную и активную жизнь. К тому же, он предлагал людям общность в вере посреди мира, в котором все сильнее царствовало индивидуальное начало.
В отличие от Лютера, Кальвин не звал вернуться к богобоязненному Средневековью, вместо этого он проповедовал идею о том, что можно показать себя достойным спасения через труд. К XVI веку растущее буржуазное сословие начинало доминировать во многих городах хозяйственного сердца Европы. Если в Италии коммерческая верхушка прибрала к рукам власть в городах, то в Ульме, Антверпене, Майнце. Утрехте, Лионе и Женеве этого не случилось — власть знати распространялась на сельскую местность, и города (до какой-то степени) существовали сами по себе. Грамотные и образованные торговцы, цеховые мастера, юристы, управляющие, конторщики, грузоперевозчики, банкиры и преподаватели не обладали достаточным богатством, чтобы поставить город под личный контроль, однако в совокупности они представляли самую влиятельную группу населения. Подобно тому как христианство в самом начале распространялось преимущественно среди представителей среднего класса городов восточного Средиземноморья, кальвинизм привлекал к себе в первую очередь буржуазию городов Европы. Разочарованные выхолощенными обрядами католической церкви, недоверчиво посматривающие на высшую власть, самодостаточные и рассудительные, буржуа Женевы, Амстердама и Гамбурга целиком принимали проповедуемые Кальвином добродетели. Они привыкли работать не покладая рук, были набожны, сдержаны и верили в необходимость участвовать в жизни общины. Кальвинизм не осуждал их за зарабатывание денег. Если они не прозябали в праздности и соблюдали все необходимые правила, то могли скопить несметные богатства, не утратив при этом ни капли христианской добродетели, — более того, зарабатывать деньги непрестанным трудом было их христианским долгом.
Хотя Реформация часто истолковывается как освобождение из?под гнета римской церкви, во многих аспектах содержание этого процесса сводилось вовсе не к освобождению. Позднесредневековая церковь относительно спокойно сносила критику и насмешки, как, впрочем, и деятельность мистиков, магов, визионеров и разного рода чудаковатых уличных пророков. Однако в глазах многих верующих она стала слишком расслабленной и снисходительной, и потому строгая дисциплина, насаждавшаяся лютеранами, кальвинистами, пресвитерианами и пуританами, являлась сознательным шагом к исправлению нравов. В Женеве при Кальвине за прелюбодеяние, чревоугодие и магические обряды бросали в темницу, а критика кальвинистской доктрины каралась смертной казнью.
Как и Лютер, Кальвин был неутомимым организатором. Помимо разработки системы теократического правления в Женеве и публикации ряда сочинений, излагавших его богословские положения, он наладил подготовку и обучение нового священства в основанной им Женевской коллегии. Систематическое учение и организационная структура кальвинизма, вместе с непрерывно растущей армией проповедников, стала распространяться из Женевы по всей северной Европе. Спустя какое?то время кроме швейцарцев число кальвинистских сообществ пополнилось французскими гугенотами, населением северонидерландских Соединенных провинций и некоторых частей Шотландии. Крометого, кальвинизм, как и лютеранство, имел серьезное влияние и на несколько диссентерских (раскольнических) движений, осевших в XVII веке в английских колониях в Северной Америке, — на тех, кто сформировал религиозное и политическое лицо будущих Соединенных Штатов.
Историческая связь между распространением кальвинизма, а также более умеренного англиканского протестантизма, и расцветом капитализма уже давно представляет серьезный интерес для историков. Тогда как католические страны Юга — в первую очередь Италия и Испания — вступили в XVII веке в период относительного упадка, в странах протестантского Севера, особенно Англии и Нидерландах, начался долгий период экономического подъема, связанного с переходом к капиталистической системе. Такие выдающиеся историки, как Р. Дж. Тоуни и Макс Вебер, приняв на веру слова Кальвина, увидели прямую причинно–следственную зависимость между религиозной санкцией мирского успеха и самим успехом, а значит, между протестантизмом и капитализмом, причем именно первый служил причиной второго. Однако с не меньшей обоснованностью можно сказать, что опрощенное благочестие лютеран и кальвинистов явилось эмоциональной реакцией на растушую коммерциализацию городской жизни. Религиозное рвение протестантизма, возможно, было совсем не идеологической опорой стяжательства и индивидуализма, а их противовесом. Когда мы усматриваем в соседстве смиренной набожности и кальвиновского одобрения мирского успеха логическое противоречие и даже лицемерие, мы забываем, что эти на первый взгляд конфликтующие идеалы, образуя своего рода взаимозачет, способны уравновесить друг друга в человеческой душе.
Вернувшись к одному из парадоксов, заявленных в начале этой главы, мы, уже изучившие исторический сюжет, связанный с их возникновением, наверное, убедились, что все время пытались выстроить неверные связи. Возможно, ключ к пониманию Реформации лежит не в рационализации мотивов основных ее участников и значения основных событий, а в понимании эмоциональной жизни и духовных нужд людей западного христианского мира. Если Реформация чему- то нас и учит, то именно тому, что жизнь людей подчиняется потребностям души, а не рациональным требованиям последовательности и непротиворечивости. Католическая церковь, вместо того чтобы предложить духовную альтернативу денежному материализму, казалось, сдалась перед лицом наступающей коммерциализации, сама увлеченная роскошью и богатством. Лютер и Кальвин, наоборот, создали возможность —- в первую очередь для горожан — жить духовной жизнью в сердце мира, которым правят деньги.
Реакция католической церкви на религиозный пуризм Лютера и Кальвина оказалась зеркальной: начатая ею Контрреформация была попыткой поставить барьер распространению протестантизма, но чтобы добиться этого, она прибегла к оруясию своих оппонентов. На Тридентском соборе, заседавшем в 1545–1547, 1551–1552 и 1562–1563 годах, римские церковные власти отбросили прежний либерализм и положили начало периоду суровой дисциплины. Инквизиция и орден иезуитов были поставлены надзирать за верующими, интенсивные гонения навсегда отчистили католический мир от неортодоксальных учений, визионеров и пророков, а жизнь простых католиков отныне омрачил ничуть не надуманный страх заслужить обвинение в ереси.
Если кажущиеся парадоксы Реформации правильнее всего рассматривать как ряд эмоциональных реакций европейцев на те или иные события и тенденции, то некоторые парадоксы оказались заключены внутри самого протестантизма. Если Лютер не мог смириться с тем. что Аристотель стал одним из источников христианского богословия, то Кальвин сам был исследователем классики, чьей первой опубликованной работой стал комментарий к сочинению Сенеки «De Clementia» («О милосердии»). Хотя лютеровская реформа церкви родилась из отвращения к рационализму и в главном опиралась не на разум, а на веру, протестантизму удалось найти место для растущего увлечения классическими штудиями и рациональным исследованием всевозможных областей бытия (см. главу 10). Городское происхождение новой конфессии означало, что рано или поздно ей придется прийти к компромиссу с рационализмом, однако оно же серьезнейшим образом ослабило связь христианства с природным миром. Если христианское богословие всегда помещало человека на вершину творения, то Реформация пошла еще дальше и совершенно отделила человека от остальной природы. Черная магия, алхимия, знахарство, на которые старая религия закрывала глаза, теперь попали под подозрение и сделались опасными для тех, кто их практиковал, — охота на ведьм и сжигание их на кострах были по преимуществу протестантским занятием.
Вероятно, самым решительным вызовом прежнему христианскому миросозерцанию явилось растущее у людей ощущение своего существования как существования отдельного индивида, руководимого индивидуальными потребностями, надеждами и желаниями, а не как элемента единого общественного целого. Реформация одновременно развивала эту тенденцию и боролась против нее — еще один пример логического противоречия, сводящегося в человеке к эмоциональному балансу. Лютер дал образец единения в вере, который, по его мысли, воспроизводил практику ранних христиан — собрание небольшой общины в скромной обстановке. Священник становился не более причастен
