Божественному, чем любой другой член конгрегации, он просто назначался, чтобы помочь остальным. Однако своей доктриной и переводом Библии на понятный язык лютеранство связывало каждого верующего напрямую с Богом. Акт чтения, пусть поначалу это было коллективное чтение вслух, открывал для человека двери в собственный внутренний мир, а отсутствие священника как духовного руководителя делало личную совесть главной ареной религиозной жизни. Раз за разом протестантским сектам позднейших времен — шейкерам, менонитам, членам «Брудерхоф», Обществу друзей (квакерам). Плимутскому братству— приходилось предпринимать попытки сохранить общинный дух в том мире индивидуализма, который сложился не в последнюю очередь благодаря Реформации.
Протестантский тип религиозной общности оказался влиятельным и в другом отношении. В отличие от католической церкви с ее нисходящей системой легитимной власти (имеющей своим первоисточником Бога на небесах), кальвинистская церковь была организована как ряд концентрических уровней, состоящих из избираемых органов: консисторий, синодов, пресвитерий и коллоквиумов, ведущих к региональным и национальным синодам. Устранение церкви как посредника оставляло верующего лицом к лицу с Богом, однако вместе с тем оно меняло представление каяодого отдельного христианина о естественном устройстве религиозной и политической власти. Участие общины в управлении церковью отвечало вековой потребности человека, и вскоре она проявилась в светской сфере. Вовсе не случайно голландский и североамериканский кальвинизм оказались столь тесно переплетены со стремлением к политическому самоопределению.
Учитывая, что движителем Реформации стала жажда духовной жизни во все более коммерциализирующемся мире, уместно задать вопрос о реакции на этот процесс со стороны художников. Как сумели приспособиться к новому миру живописцы, скульпторы и архитекторы, еще недавно вознесенные из анонимных ремесленников в культурные знаменитости? В католической Европе покровительство состоятельных и могущественных лиц не прекратилось: новые меценаты использовали стилистически преображенное итальянцами искусство для собственного прославления, однако в нем уже отсутствовал тот центральный творческий импульс, который был характерен для XV века. Произведения барокко, оформившегося в XVII веке, выглядят слишком напыщенными на современный взгляд—нарочитые и причудливые, они демонстрируют мастерство художника, но бессильны оказать художественное воздействие; к тому же в мире, в котором деньги являлись пропуском в высшее общество, искусство встало на службу состоятельных людей, желавших выделить себя из массы. Впрочем, даже в эту эпоху были исключения из общего правила: в творчестве Караваджо, Веласкеса и других мы обнаруживаем попытку противостоять окружавшим их в избытке воплощениям неумеренно идеализированной красоты.
Реформация религии означала, что у протестантов оставалось все меньше потребности в «искусстве» как отдельной сфере жизни — как и в случае со средневековыми христианами, их вера и общение в вере отвечали многим из тех потребностей, которые искусство обычно пытается удовлетворить. В протестантских странах церковные власти смотрели на живописные и скульптурные изображения святых как на проявления идолопоклонства, вследствие чего местным художникам пришлось зарабатывать на жизнь книжными иллюстрациями и портретами. Живопись как профессия практически вымерла во многих частях Германии и Англии. Однако в Нидерландах она не только не вымерла, но даже расцвела. В том, что касалось изображения природы, репутация фламандцев превзошла даже репутацию итальянских мастеров. Исключительное умение Яна ван Эйка, Хуго ван дер Гyca и Рогира ван дер Вейдена добиваться достоверной передачи всевозможных поверхностей, прославившее их имена на всю Европу, было унаследовано позднейшими фламандскими живописцами. Когда религиозные темы попали под запрет. Питер Брейгель, Франс Хальс и другие стали специализироваться на «натурных» сценках и индивидуальных и групповых портретах. Голландские бюргеры были особенно пристрастны к изображениям ассоциаций и клубов, являвшихся опорой их общества, что дало возможность Хальсу и позже Рембрандту запечатлеть столь характерное для этих объединений сочетание личных особенностей каждого и сплачивающей коллективной цели — мы видим это в «Ополчении святого Георгия» Хальса и «Ночном дозоре» Рембрандта. Другие голландские мастера зарекомендовали себя в пейзаже — жанре, возникшем как бы в качестве компенсации горожанам за отстраненность от жизни природы.
Расцвет портретной живописи, обусловленный ролью практически единственного источника дохода для фламандских художников, явился также признаком общей тенденции подчеркнутого внимания к человеческой индивидуальности. Английские, немецкие и голландские купцы стали заказывать свои изображения столь же активно, как итальянские князья и испанские короли. И если, как и в Италии XV века, те, кто лишь потакал желанию своего покровителя, не создали ничего выдающегося, то Гольбейн, Веласкес, Хальс и временами Рубенс умели заставить человеческую фигуру и лицо донести до зрителя эмоциональную глубину, задать загадку и вызвать сочувствие. Впрочем, один из поздних художников той эпохи поднял искусство портрета на совершенно иной уровень. Рембрандт ван Рейн (1616–1669) не был модным живописцем и едва сводил концы с концами, живя в Амстердаме. Свое невостребованное мастерство он обратил в ином направлении — на себя самого. Его серия автопортретов представляет собой одновременно красноречивую автобиографию и волнующий ответ безразличному миру. Рембрандта не сковывала задача польстить или добавить красоты модели, вдобавок, его никто не торопил. Вместо этого он искал способ передать внутренний мир души через запечатление внешнего отражения — человеческого лица. Созерцательный и, по–видимому, мятущийся человек, Рембранд отворачивался от мира, чтобы найти вдохновение и предмет исследования в себе самом, — тем самым предвещая возникновение западного художника иного типа.
При том, что живопись везде, кроме Нидерландов, не могла отыскать подобающего места в новом мире, ее нишу начала занимать литература. Распространение книгопечатания означало, что теперь любой состоятельный вельможа мог сочинить поэтическую книжку или изложить историю своих путешествий на бумаге и затем распространять экземпляры среди своих друзей, знакомых и тех, на кого он хотел повлиять. В XVI веке Европу наводнили повести о приключениях — их авторы представляли собой массу отдельных людей, каждый из которых пытался возвысить голос над шумной толпой. И так же, как из?под кисти фламандцев выходило искусство, в котором религиозный сюжет сменялся выражением духовности и особого настроя самого художника, из?под пера европейских писателей выходила литература, в которой не было Бога. Творения Данте, Боккаччо, Чосера и Рабле все существовали внутри религиозной вселенной, но к творениям Сервантеса и Шекспира это уже определенно не относилось — чрезвычайная скудость религиозных тем и аллюзий является одной из самых удивительных шекспировских черт, — а Мишель Монтень смотрел на мир исключительно собственными глазами, и ничьими другими. Западная Европа по–прежнему была насквозь пропитана христианством, однако на горизонте уже брезжил рассвет иного мира. В эпоху Реформации средневековое сообщество уступило место отдельному человеку одиноко стоящему перед лицом Бога; пройдет еще немного времени, и смысловая ось западной цивилизации вновь сдвинется: на сей раз христианин, состоящий в непосредственной связи с Богом, превратится в рационального индивидуума, нуждающегося в рационально устроенном обществе.
Глава 10
КОРОЛИ, АРМИИ И НАЦИИ
Когда в 1494 году король Франции Карл VIII в сопровождении 30 тысяч солдат пересек Альпы, чтобы занять престол Неаполитанского королевства, он вел себя как средневековый князь, пришедший вернуть личную собственность. Однако его действия и, что еще важнее, методы стали сигналом начала конца средневекового мира. К весне 1494 года, продвигаясь по суше, Карл достиг порта Ла Специя, где, только что прибывшие морем из Франции, дожидались 40 свежеотлитых пушек. Хотя грубые формы стационарных орудий существовали в Европе уже на протяжении столетия или дольше (самое ранее упоминание относится к 1326 году), пушки Карла отличались принципиально: они были передвижными, точными и обладали огромной разрушительной силой. Когда стены замка Фрицциано превратились в груду обломков, это послужило предостережением любому городу вздумавшему оказать сопротивление
