Сальвадор Дали. Божественный и многоликий

очень важным событием. Он всегда, с детства, ставил себя очень высоко, считал существом благородной породы, подсознательно все его огромные усилия в творчестве, если прибегнуть к терминологии психоанализа, были своего рода сублимацией не только эротических, но и социальных переживаний, — амбиции всегда были чрезмерными.

На этом светском вечере ему очень приглянулась внучка Ротшильда, княгиня Куэвас де Вера. С ней они станут друзьями, а ее муж, балетоман, будет финансировать хореографические спектакли, декорации к которым создаст Дали. В «Тайной жизни» он пишет, что, «беседуя, мы с ней бесстрашно затронули такие темы, что общество содрогнулось». Разумеется, это выдумка, мягко говоря, блеф, потому что в то время наш герой был настолько робок и застенчив, что вряд ли вот так, при первом знакомстве со светской женщиной мог говорить запросто о чем бы то ни было. Он сам признавался, что в то время всячески пытался «одолеть проклятую застенчивость и вымолвить хотя бы несколько слов», и страшно завидовал людям и восхищался теми, кто способен «играть первую скрипку в общей беседе».

Здесь уместно, коль скоро мы заговорили о высшем обществе, дать в определенном смысле программный отрывок из автобиографической книги нашего героя. Вспоминая один из вечеров у супругов де Ноай, любителей и собирателей авангарда, Дали пишет:

«На этом приеме у виконта я сделал целых два открытия. Во-первых, выяснил, что аристократия, как тогда говорили общество, куда острее воспринимает мои идеи, чем художники и люди искусства. Дело в том, что в обществе еще сохранились кое-какие пережитки прошлого — то есть культуры, цивилизации, вкуса — всего того, что средний слой радостно принес в жертву юной идеологической поросли коллективистского толка. И во-вторых, я столкнулся с пролазами. Эти акульи стайки так и вьются там, наверху, у столов, уставленных хрусталем и серебром. Вьются, вынюхивают, выслеживают, наушничают, холуйствуют, угодничают, высматривая тем временем самый лакомый кусок, и вцепляются намертво. Эти открытия я решил использовать себе на благо. Пусть общество обеспечит мне поддержку, а пролазы завистливыми своими наветами вымостят дорогу к славе. Я сплетен не боюсь. А когда сплетню в конце концов поднесут мне на блюде, я ее обследую, изучу во всех подробностях и — уж будьте покойны! — сумею извлечь из нее немалую пользу. Копошение этих мелких тварей, пролаз, конечно же, мешает плыть кораблю славы. Но на то ты и капитан — держи курс, ни на минуту не выпускай руль! Эти твари, из кожи вон лезущие, чтобы выбиться в люди, мне неинтересны. Подумаешь, выбиваются! Важно — выбиться. Что с того, что вы, к примеру, ищете часы? Важно найти. Я не ищу, я — нахожу».

Последняя фраза служила девизом Дали не только в жизни, но и в творчестве. Он действительно точно и безошибочно находил у других то, что в его волшебной интерпретации становилось его и служило только ему. В Париже Дали так же, как и дома, был озабочен своими сексуальными проблемами. По приезде во французскую столицу его первым делом потянуло в бордель. Обстановка в публичном доме ему очень понравилась, а вот сами служительницы Венеры, по его мнению, не соответствовали «таинственному и безобразному» духу эротики, жившему в приютах порока. И он понял, что «женщин следовало искать в других местах. И вести в бордель».

Честное слово, это гениально!

Да, его страстно мучило то, что у него ничего не получается с женщинами. На улицах Парижа он, по его словам, замечал только женщин. Мужчин, стариков и детей как бы и не существовало. Он пожирал глазами девушек, впитывал в себя эротические впечатления дня, чтобы потом разрядиться в гостинице. А на другой день снова отправлялся на поиски, и если даже какая-нибудь особа соответствовала его вкусу, он не решался к ней подойти и заговорить, как намеревался, полный решимости, еще минуту назад, — знакомая всем мужчинам робость была у него слишком гипертрофирована, и он никак не мог ее переступить. Временами он с отчаяния устремлялся за какой-нибудь «сущей уродиной», но и простушки убегали от него, если он пытался их преследовать. С горьким юмором он пишет:

«Ну что ж, — думал я, раздавленный неутолимым порывом, — прибрал их к рукам? Ведь, кажется, собирался? И не их одних, а “весь Париж”? Как же! Поди прибери, когда даже уродины тебя знать не хотят… Все чаще я скрывался в дальней аллее Люксембургского сада и плакал».

Все эти мытарства кончились сильной ангиной, и когда он лежал больной, увидел — а может, примерещилось — на потолке двух то ли клопов, то ли тараканов. Попытался сбить их подушкой, но потолок был высокий, не получилось, и он уснул, а когда проснулся, обнаружил на потолке только одно насекомое. Он уверился, что другое свалилось на него, когда спал. Стал судорожно себя осматривать и нащупал на спине бугорок, который и принял за впившегося клеща. Никаким способом он не смог его выдрать, тогда схватил бритву и вырезал, залив всю постель кровью, но оказалось, что это вовсе не насекомое, а его собственная родинка.

Этот жуткий эпизод свидетельствует, конечно, о его изломанной в то время психике. Но и не только. Все мы бываем иногда заражены пустыми страхами, а в молодости особенно, и избавиться от них бывает непросто…

Однажды Камиль Гоэманс, бывший, кстати, чиновник, а затем писатель и поэт, разделявший идеи сюрреализма, познакомил Дали с Элюаром. Известный поэт был не один, а с какой-то красавицей, но не женой, которая в то время была в Швейцарии. Они вместе выпили шампанского, и Элюар пообещал молодому художнику, что летом приедет к нему в Кадакес.

Глава шестая О том, как Гала познакомилась с Полем Элюаром и вышла за него замуж; о совместной жизни супругов с Максом Эрнстом; как Дали объяснялся в любви Гале; как Дали выгнали из дома; о фильме «Андалузский пес» и о ссоре Галы и Бунюэля

Поль Элюар сдержал свое обещание. В августе 1929 года он приехал в Кадакес с женой и дочерью Сесиль. С ним приехали художник Рене Маргритт с супругой и Камиль Гоэманс со своей подружкой. Позже объявился и Бунюэль. Так что тем летом в Кадакесе собралась большая компания.

Но прежде, чем откроем занавес и покажем сцены знакомства, объяснения в любви Галы и Дали в знойный и ветреный день на доисторических скалах кадакесского побережья, мы отправимся в заснеженную Швейцарию, на курорт Клавадель, в туберкулезный санаторий.

Лечебное заведение, где оказалась восемнадцатилетняя Елена Дьяконова, называвшая себя Галой, было одним из многих, расположенных в районе Давоса, похожих на фешенебельные отели со всеми удобствами.

Мы не будем рассказывать о санатории и его обитателях, а с легким сердцем отправляем читателя к страницам романа Томаса Манна «Волшебная гора», где подробно и скрупулезно описана подобная клиника.

Как известно, в то время антибиотиков еще не было, поэтому туберкулез лечили вот в таких высокогорных местах, где воздух так чист и разрежен, что не раздражает дыхательную систему человека, а потому является лекарством. Способствует выздоровлению и обильное питание, усиливая обмен веществ. Поэтому пациенты заняты двумя вещами: трапезами и постоянным пребыванием на свежем воздухе. Бытовала в подобных местах и третья, врачебным начальством не поощряемая. Это, мягко говоря, флирт. Дело в том, что жизнедеятельность микробов туберкулеза не только повышает температуру тела, но еще будоражит и чувственность, усиливает либидо, поэтому любовные истории в подобных санаториях — общее место. Пациенты только тем и заняты, что увлекаются друг другом и сплетничают на эту тему.

Да, эта тема неизживаема не только в горах, но и на равнинах, однако на заснеженных вершинах она переживается острее, романтичнее и глубже, — ведь больные туберкулезом, болезнью, бывшей в то время, как нынче СПИД или рак, неизлечимой, чувствовали себя как бы на краю могилы, поэтому открыто, преданно и страстно служили своим симпатиям и привязанностям. Еще раз: читайте «Волшебную гору».

Гала приехала сюда из Москвы, где у нее остались мать, отчим, младшая сестра Лида и двое братьев — Вадим и Николай. Ее родной отец, чиновник по сельскохозяйственному ведомству, умер в 1905-м, когда