оставался лишь вертолет. Последний гражданский вертолет прилетел в Ходжалы двадцать восьмого января, а после того, как был сбит гражданский вертолет над городом Шуша, в котором находились сорок человек — было прекращено и воздушное сообщение. Со второго января в город не подавалось электричество. Город жил и держался только лишь благодаря мужеству населения и героизму его защитников.
Подготовка к наступлению была начата вечером двадцать пятого февраля, когда боевая техника триста шестьдесят шестого Степанакертского полка начала выходить на боевые позиции вокруг города. При этом было даже непонятно, кто отдал приказ триста шестьдесят шестому полку — потом было объявлено, что сам полк был расформирован, но военнослужащие армянской национальности отказались демобилизоваться, и захватили оружие целого полка. Сомнительно, если по данным российской стороны армян в полку было всего сто шесть человек. Армянские ополченцы понимали, что без поддержки кадровых частей армии город не взять. Штурм города начался с двухчасового артобстрела, который осуществлялся при помощи танков, БТР и градобойных установок Алазань, типичного средств огневой поддержки кавказских войн начала девяностых. Ходжалы был блокирован с трех сторон и, поэтому, люди пытались спастись в Аскеранском направлении, где, якобы, был открыт коридор. Но вскоре стало ясно, что это была ловушка. Около села Нахчеваник армянские формирования открыли огонь по безоружным людям. Именно в ложбине Аскеран — Нахчеваник многие из детей и женщин, пожилых мужчин, стремившихся пробиться через леса и горные перевалы, обмороженные и обессилевшие, стали жертвой беспрецедентной жесткости, проявленной со стороны армянских вооруженных формирований.
Цифры потерь среди гражданского населения разнятся. Кому-то удалось уйти из города до того, как началось все это, плюс в городе жили не только азербайджанцы, но и армяне и жители других национальностей и все они, особенно армяне покинули город до этого. Но факт остается фактом — семитысячный город к моменту его взятия полностью опустел. Живых там — уже не было…
Так получилось, что Гагик Бабаян в это не участвовал — но в Ходжалы был. Находясь в разведывательном поиске в новогодние дни, он простудился и простудился до воспаления легких, а еще — он обморозил себе и руки и ноги. Его эвакуировали в Степанакерт, в госпиталь. Едва поправившись, он украл свою одежду и без разрешения врачей сбежал из госпиталя. Без денег, без еды — он пошел на дорогу для того, чтобы поймать попутную машину и доехать до расположения армии. Там отправят куда надо.
Уже темнело, шел снег — точнее он то шел, то переставал идти, вся местность была устлана мокрой белой пеленой, а мокрый снег, как известно — в разы хуже сухого. Притопывая на месте, Гагик Бабаян уже пожалел, что сбежал из госпиталя и уже намеревался отправится обратно в лечебное учреждение — как вдруг заслышал надрывное, натужное бормотание двигателя и заметил свет фар, с трудом пробивающих сырую, мутную мглу. Решив в последний раз попытать счастья, он вышел к дороге — и ему улыбнулась удача, рядом остановился военный УАЗик-буханка без номеров, распространяя вокруг себя непередаваемый аромат коньячного спирта[110].
Резко хлопнула дверь. Гагик напружинился, готовый прыгнуть в темноту — он знал, что у азеров есть разведгруппы из русских и даже армян, и их можно встретить на любой дороге этой непризнанной, воюющей уже в открытую республики.
— Армян? — голос был гортанный, резкий, вроде свой
— Армян.
— Фамилия?
— Бабаян.
— Куда надо?
— В армию. Я из госпиталя…
Гагик уже понял, что это свои. Кто-то из офицеров. Разведчики азеров уже открыли бы по нему огонь.
— Садись… Вон туда.
В машине было четверо офицеров в звании до подполковника включительно и канистра, понятно с чем. Когда Гагик сел в машину — один из офицеров сзади, усатый, небритый, едущий на каких-то ящиках, уже прикладывался к этой канистре, кадык ходил ходуном на его заросшем черной, неопрятной щетиной горле. Гагик выглядел не лучше — но если бы знал, в машину не сел бы. Коньяком в машине пахло так, что хоть топор вешай, водитель тоже выглядел веселым, а карабахские дороги опасны, особенно ночью и в снег. Сам не заметишь, как слетишь и свернешь шею — а у этой кампании окончить свои дни где-нибудь в ущелье шансы были весьма велики…
— Будешь? — офицер простецки протянул ополовиненную канистру ему
Гагик не отказался, принял канистру, судя по весу уже ополовиненную (это десять литров на четверых, ни хрена себе!), хлебнул раз, потом еще раз — он замерз, и ему надо было согреться. Но напиваться тоже нельзя — если в дороге заглохнет мотор и все будут пьяными — утром будет пять трупов. Коньяк огненным шаром провалился в желудок, заслезились глаза. Потом Гагик отцепил пустую флягу, показал взглядом на нее офицеру.
— Можно?
Офицер махнул рукой
— Лей, батоно, лей… Тут добра этого…
Не договорив фразу, он вдруг захрапел.
— Вот ведь грузин, в ж… резин… — сказал еще один офицер, сидевший у двери, тот выглядел потрезвее, придерживал автомат — он как дырчик[111], на спирту работает.
— Не, грузин — в ж… дыра — со смешком послышалось с переднего сидения — что спереди вливается, сзади выливается
— Вай, Армен, я все слышу — сообщил неизвестно как здесь оказавшийся грузинский офицер, не открывая глаз и что самое удивительное — продолжая храпеть.
— Слышь, слышь. Вот приедем на место, там ты и не такое услышь. Там тебе Асланян таких вставит — мигом протрезвеешь!
Гагик в этот момент закончил наполнять фляжку. Процесс этот был муторный, надо было лить тонкой струйкой, и при этом каким-то образом умудряться попадать в неширокую горловину фляги и это в движущейся машине.
— А куда едем? — спросил Гагик, которому от двух больших глотков коньяка на голодный желудок захорошело едва ли не больше, чем офицерам, которые явно ехали от стола.
— Военный тайна хочет знать! — сообщил тот же самый грузин.
— Да какой военный тайна… — сказал один из офицеров, судя по всему более трезвый, чем другие — тайна тоже. Ты откуда, парень?
— Из разведгруппы — Гагик не стал уточнять.
— Дело хорошее. Гиви вон, танкист, хотя танкист из него как… А мы артиллеристы. Мы в Ходжалы едем.
— А что там?
— Давно в больничке кантуешься? — спросил офицер
— Да уж больше месяца.
— Э… брат, так ты ничего не знаешь. Ходжалы вчера взяли, сегодня зачистка идет. Нас туда вызвали, наверное, и твои там.
— Азэров там режут, да… — сообщил Гиви, свистя носом.
Никто особо внимания не обратил — пьяный он и есть пьяный.
Перед Ходжалами офицеры остановили машину. Долго блевали на обочину — перепились до такой степени, что один из офицеров, тот самый Гиви оставил в салоне АКС-74У. Он, оказывается, сидел на нем всю дорогу! Вот уж воистину — пьяному море по колено. Гагик мог срезать автоматной очередью всех четверых — но это явно были свои. И тем не менее — ему было неприятно смотреть на этих явно тыловых 'танкистов' и 'артиллеристов'.
Город Ходжалы уже отгорел, хотя было видно, что совсем недавно здесь был жестокий бой. Разрушенные обстрелом дома щерились оскалом выбитых окон, перекопанная, перепаханная снарядами, раскисшая дорога скользила под ногами.
В местной школе, где был временный штаб армянских сил самообороны было шумно, весело, как
