Повелительное наклонение истории

подчиненный его руководству и лично ему лояльный… Ленин всю жизнь «рвет связи», лишь бы не быть отождествленным с чем-либо чуждым его цели и его средствам. Лояльность достигается устрашением, опасностью быть отлученным от «дела» и его вождя. И это не «личное», не для себя, только для дела, только для абсолютной истины цели…

Четверг, 16 октября 1975.

Мне [прислали] только что вышедшего солженицынского «Ленина в Цюрихе». Вспоминаю мой разговор с С.[олженицыным] — «Я сам — Ленин……. Россия оборвалась в крови и «гарях» старообрядчества и Россия начинается снова с него, Солженицына. Это предельное, небывалое сочетание радикального «антиисторизма» со столь же радикальной верой в собственную «историчность»… Толстой переписывал Евангелие, Солженицын «переписывает» Россию.

Пятница, 17 октября 1975.

Читаю с захватывающим интересом солженицынского «Ленина в Цюрихе»… Но тут же почти с каким-то мистическим ужасом вспоминаю слова Солженицына — мне, в прошлом году, в Цюрихе — о том, что он, Солженицын, в романе — не только Саня, не только Воротынцев, но прежде всего — сам Ленин. Это описание изнутри потому так потрясающе живо, что это «изнутри» — самого Солженицына. Читая, отмечаю карандашом места — об отношении к людям (и как они должны выпадать из жизни, когда исполнили свою функцию), о времени, о целеустремленности и буквально ахаю… Эта книга написана «близнецом», и написана с каким-то трагическим восхищением. Одиночество и «ярость» Ленина. Одиночество и «ярость» Солженицына. Борьба как содержание — единственное! — всей жизни. Безостановочное обращение к врагу. Безбытность. Порабощенность своей судьбой, своим делом. Подчиненность тактики — стратегии. Тональность души… Повторяю — страшно…

Понедельник, 20 октября 1975.

Кончил в субботу «Ленина в Цюрихе» и не могу отделаться от впечатления, что Солженицын захвачен — не ленинизмом, конечно, а ленинством, то есть целостностью и эффективностью ленинского «метода»…

По-настоящему умный и глубоко религиозный человек, консерватор, явный антикоммунист, пообщавшись с Солженицыным, лично пришел почти к тем же выводам, что и коммунист Бушин: Солженицын — это примитивный избалованный ребенок, нарцисс с манией величия, рассматривающий людей как «пушечное мясо» для своего догматически и схематично понятого дела.

И еще пару мнений о религиозности Солженицына приводит Бушин, одно из них принадлежит Льву Копелеву, который вместе отбывал с Солженицыным сроки и даже послужил прототипом одного из героев в романе «В круге первом»: «Из области религии мне известно очень мало. Но я сильно подозреваю, что Александр Исаевич разбирается в делах церкви меньше, чем я. И знаете почему? Ведь весь пафос христианства, как известно, устремлен к таким нравственным качествам, как любовь к ближнему, прощение, терпимость. Судить и карать дано только Богу, а не какому-то человеку, который объявил себя святым. Вершина добродетели — прощение. Это основы христианства, а они, как известно, не прельстили Солженицына. Поэтому, хотим мы того или нет, его обращение к Богу наигранно и носит чисто прагматический характер».

Владимир Лакшин, близко знавший Александра Исаевича позже, чем Копелев, пишет: «В христианство его я не верю, потому что нельзя быть христианином с такой мизантропической наклонностью ума и таким самообожанием».

От человека, который много страдал, мы в праве ждать милосердия и великодушия, мудрости и любви, но в случае с Солженицыным мы имеем дело с избалованным маменькиным сынком, обиженным на всех за то, что не потакали его капризам, а не умудренным страданиями и опытом старцем. Бог есть любовь, но найдите в десятках томов писанины Солженицына хоть граммуличку этой любви! Только ненависть к стране, которая его вскормила, бесплатно лечила, учила, вывела в люди, только по праву рождения дала все блага, которых лишена большая часть людей в этом жестоком мире. Большой жизненный опыт страданий помогает все понять и все простить, но Солженицын ничего не прощал и ничего не понял, что лишний раз свидетельствует: никакого опыта страдания у него и не было.

И действительно, последние 48 лет жизни, то есть начиная с 1970 года, когда ему вручили нобелевку, он провел в самых комфортабельных условиях. Жил жизнью поп-звезды и миллионера с особняками и поместьями, творческой свободой, презентациями, тусовками высшего света, телеканалами, эксклюзивными интервью… Первые 20 с лишним лет то же самое: учеба, туристические путешествия. После лагерей 15 лет так же: творчество, чужие дачи, скандалы с писателями, путешествия по России за деньги жены. Остается несколько лет войны и лагерей. Но война была для всех, и для него как раз меньше, чем для других — даже ранения не было. А касательно лагерей, условия его жизни немногим отличались от условий жизни любого работяги на воле. И именно этого человека называют уникумом, человеком великой судьбы…

Политическая программа

Можно подробнее поговорить о политических новациях и предложениях Солженицына типа «Как нам обустроить Россию», написанных в 1990 году. Начинает он с неистовых проклятий прошлому и живописует ужас, в котором мы находимся. Вспомните: тогда еще и рождаемость была выше смертности, и СССР был сверхдержавой, и ВВП России отдельно взятой был выше, чем в России сегодняшней в два раза… Про изношенность фондов и человеческий потенциал молчу, нам сегодня бы тогдашние ресурсы! Что он сказал бы, глядя на происходящее с Россией после 1990-х? А он молчал. Оно и понятно: многое из того, что делалось — делалось как раз по его рецепту. Творение сие многомиллионным тиражом распространилось как вкладка-брошюра в «Комсомольскую правду» не зря. Реформаторы взяли очень-очень многое из солженицынской программы на вооружение, многое и воплотили. И то, что наша страна развалилась, и вымирание пошло почти по миллиону в год, и то, что ВВП наш упал в два раза, и многие другие ужасы 1990 -х — все это имеет истоком тезисы «пророка».

Солженицын начинает с главного вопроса — национального. С самого начала выступает за распад СССР и вообще против империализма, потому что «империя нам теперь не по силам». Царской России была по силам, при меньшем в три раза населении, а нам, оказывается, не по силам. Америке она по силам, хотя она весь мир стремится контролировать и эксплуатировать, а нам не нужна. Европа объединяется в Евросоюз, а нам надо ужаться до границ Московской Руси. Нам, оказывается, надо нацию, нам надо национализм вместо империализма… Знает, гад, в какое место целить!

Единственное, что может развалить многонациональную страну, — национализм. За идеи социализма или либерализма никто уже кровь проливать не будет, а вот за нацию — запросто. И именно этот опасный вирус Солженицын предлагает запустить. Ведь империя — это не просто амбиция, это высшая форма государства, призванная объединить разные народы во имя общей миссии, форма государства, стоящая над национализмами и семейно-клановой кровяной системой государства. Империя — это чисто идеальное государство, а не кровно-земное, как государство-нация. (Кровно-земной проект государства осуществляли фашисты с их лозунгом «крови и почвы»). Империя — это крайняя противоположность фашизма с одной стороны и маленького национализма мелких неисторических наций с другой стороны.

Но этого «пророк» не понимает, он говорит: откажитесь от амбиций и будете жить как в Японии! Да неужели нам и впрямь можно поставить Японию в пример? Кто из русских согласился бы стать японцем, норвегом, прибалтом, чехом? А ведь там везде жить комфортно, уютно и «сбережение народа» будет… Именно это подчеркивал Шмеман, когда упрекал Солженицына в любви к старообрядчеству.

Спор между Никоном и Аввакумом — это и есть спор о том, быть России великой империей или маленькой фольклорной страной. Никон хотел, чтобы наше христианство не отделяло нас от остального мира, а объединяло с ним. Он хотел, чтобы Россия стала лидером всего христианского мира, а не исповедовала особое христианство, которым можно гордиться наряду с другими, не похожими ни на кого феноменами: балалайками, матрешками, самоварами, лаптями…