прихватываешь! — смеется Витька, он не курит, и ему все равно.
— Бля, в Нью-Йорке я по морде, по одежде могу определить, кто что продает. А тут они все в этих гавайских трусах… — Дусик тасует колоду карт.
Вера фотографирует их на полароиде. Виктор и саша держат в руках двух дам — крестовую и пик.
Появление Димы из Сан-Франциско вызывает недовольство Виктора. Собираясь идти с Димочкой на встречу — он живет в отеле рядом, где его знают уже шесть лет, — Верка напяливает желтую шляпу с огромными полями и, взяв бутыль шампанского, шутливо желает им приятного вечера.
— Уверена, что вы останетесь голодными…
— А на хуя ты идешь к этому пидеру? — Виктор у них в номере. Глядя на сашу, он добавляет: Что ты ее отпускаешь?
— Между прочим, этот пидер — наш друг! — Вера уходит.
Отель Димы старее и дешевле. И ей он нравится больше — он один такой. «Мариоты» — туристские высотные коробки, по всей Америке принимают мидл класс со всего мира. Димка на балконе. Завидев Веру, он прихлопывает в ладоши и встает в испанско-цыганскую позу, поет свой любимый куплет: «Мы всё пошлем ко всем чертям на всякий случай! На всякий случай, ко всем чертям!»
— Димуля, а пианино в номере нет?! — кричит ему Вера.
Они обнимаются, целуются, визжат и кричат в коридоре уже, перед дверьми в номер.
— Шикарно!.. Правильно сделала, что оставила этих распиздяев!
Он тут же делает несколько снимков — на балконе, в кресле. Приходит его друг — не сожитель, а приятель из Сан-Франциско — и снимает их вдвоем: на балконе, в кресле. С Димкой легко и просто. Он всему рад. Друг его уходит звонить не приезжающей почему-то женщине. А Димка открывает шампанское. Оно пеной выливается ему на брюки, и он с радостью снимает их. Станцевав, помахивая ими, как цыганской шалью.
— Верочка, сейчас мы пойдем смотреть местные говнайские танцы. И пить местные коктейли. Не говнайские, а райские… «Как цыгане поют, рассказать невозможно!» — поет он.
В нем сохранился задор и радость жизни восемнадцатилетнего шанхайского юноши. В Шанхае он родился, в Шанхае же и «пошел по хуям», как грустно говорит он. Он всегда был другом любой артистической среды, богемы. Влюбившись в Вертинского — бога истомы, фатализма и надрыва, — он сам стал исполнителем таких же романсов. Его тонкие пальцы перебирают клавиши, будто обсасывают позвонки любимого юноши. «Ты закрой ресницы, милая моя… Пусть тебе приснится вечер, сад и я…» — не поет, а нашептывает, заговаривает и гипнотизирует он самого себя. Будто бы вспоминая молодого человека, роман с которым окончился для последнего трагически, — капитана советской армии разжаловали. Никогда не узнав подробности этой истории, Верка думает: «Может, Димка придумал ее?» Его чувственности и чувствительности, начинающимся с кончиков пальцев, всегда хотелось чего-то необычного. Но его гомосексуализм не вульгарен. Он не похож на пэдэ Санта-Моники — усатого и накачанного. Истеризма героини/героя фильма «Ля каж о фоль» в нем тоже нет. Он ненавязчив в своем гомосексуализме. Он просто сумасшедший, богемный мужик, и ей хорошо с ним.
— Что Сан-Франциско, Димуля? Как мама?
Они выходят из отеля под руку. Димка во всем белом. На плече его «сумка-педерастка», его название. Между средним и указательным, украшенным громадным изумрудом — «остатки шанхайской роскоши!» — неизменная сигарета с золотым ободком у фильтра, «Санкт Мориц».
— Верок, мы пойдем в бар соседнего отеля, там вид на закат лучше, романтичней. Да и коктейли там больше. Я возьму желто-красный, к твоему наряду, а ты… ну, шалунья, ты для Димки-мудилкиного костюма — кокосовый!
Файв о’клок в полном разгаре. Официанты снуют, разнося «вазы» с напитками. На небольшом помосте две гавайские девушки танцуют под аккомпанемент гавайских — но в основном они, видимо, откуда-нибудь из Иллинойз — музыкантов… Они в третий раз меняют столик, выбрав наконец место, где океан и полосу горизонта не заслоняют ни лысины, ни шляпы. Коктейли надо придерживать двумя руками.
— Ну, что Сан-Франциско… Я весь в какой-то замотке после поездки в Москву, ябусь с карточками, чтобы все получили в срок. То народ дома, то сам куда-то пру. Бардак и пивная лавочка. Мама в жутком склерозе. Про какие-то акции прошлого века вспомнила!
Мать Димы, маленькая, хрупкая женщина, до сих пор, видимо, не понимала, что же такое произошло с ее сыном. В Шанхае она была женой богатейшего человека, и ее сын в восемнадцать лет разъезжал по городу на белоснежном «бугатти» с шофером. «Бугатти» был единственным в городе. Они убежали в Америку, в Сан-Франциско, и жили с продажи ценностей, привезенных из Шанхая. После смерти Диминого отца мать его совсем превратилась в старушку… Верка вдруг думает, что и Дима тоже чем-то похож на старушку. На бабушку Диму, как он сам себя именует иногда. Разговаривает он тоже как старые русские бабушки, употребляя уменьшительно-ласкательные прилагательные «милый и славный».
«Димочка!» — слышат они за спинами и, оборачиваясь, видят сашу с компанией. Дима радостно откликается и, пойдя навстречу, обнимает сашу. Виктор дергает углом рта. Дусик глядит с любопытством. «Они дикари! — думает Вера Стоят и будто ждут, что сейчас Дима снимет штаны и покажет им задницу! Или предложит пососать!» Дима предлагает им сесть, поздоровавшись с Дусиком за руку. Виктор держит обе руки за спиной. Вот он уже сидит, глядит в сторону, но, чувствуя на себе Веркин злой взгляд, покусывает губы.
— Вы знаете, что гавайские танцы как поэмы. Каждый жест означает что-то, какое-то слово, фразу… Вот видите, как она ручками. Что бы это значило?
— Пойдем поебемся! — хохочет саша.
Верке не нравится, что они пришли и начали портить вечер. Но Дима относится к саше как-то нежно, считая того «чувствительным молодым человеком». «Санечка — чудный, но, как говорится, его среда заела. Ты тоже — чудная по-своему… Сумасшедше чудная Верка! Вам бы порознь теперь лучше. Надо уметь вовремя остановиться. Ох, это искусство!» — сказал он полгода назад.
— Ну что, вы поели?.. Дима, это персонажи из басни Крылова!
— Ну, это распиздяйство, известное дело! — И Дима приблизился к соломинке в коктейле саши. — Можно?
Витька отвернулся, сделав «плачущее лицо». Дусик улыбается. А Верка целует Диму назло Витьке.
— Где этот знаменитый список ресторанов? Там есть один с красивым названием… «Черный веер»?
— О, сумасшедшие! Это, ёб его мать, столько денег. Шикарно, конечно! Но безобразно дорого!
— Все! Димочка, я тебя приглашаю. Идем в «Черный веер»! — саша обнимает Диму за плечо, успев обернуться и подмигнуть Виктору, будто давая понять тому, что он провоцирует, подыгрывает.
— Братцы, но там шикарно. Надо сменить костюмы. Пиджак — обязательно!
Верка радостно думает, что, может, у Виктора нет пиджака, нет галстука, что он не сможет пойти, но… Через час лимузин — такси не берет пятерых подвозит их к «Черному вееру».
Их обслуживают четыре официанта, не считая метрдотеля и батлера. Все они в смокингах с эмблемами на нагрудных кармашках — черные с золотом веера. Компания за круглым столом, в креслах- улитках. Высокие спинки закругляются со всех сторон, и, чтобы взглянуть на сидящего рядом, надо высовываться из «домика» или постоянно быть склоненным над тарелкой.
— Димочка, ну что Москва? — Саша подмигивает Виктору, давая понять, что сейчас будет самое интересное и щекотливое.
— Как всегда, чудно принимали. Клавдия Ивановна, правда, умерла. Не застал ее. Но видел Нани. Да, Райкина.
Неудивительно, что он друг этих советских звезд. Во-первых, он пригласил в Америку дочь Вертинского, реликвии эмиграции, и открыл этим приглашением так называемый «культурный обмен» между США и СССР. Потом были Зыкина, Шульженко… Ну а русские, они всегда отличались каким-то специальным подобострастием и любовью к иностранцам… Даже к русским иностранцам. Как только разговор зашел о Москве, Виктор будто подобрел и частично простил Диме его «особенность».
