солдатской форме, в 1903 году, катясь в поездах через Сибирь на Японскую войну, недоумевали: 'И зачем нам так много России? — и твердо заключали: — Мы б сюда не поехали!' Да уж, конечно, в своей Тверской губернии-то дорогу не проложить, не то что в Сибири. Ну вот Дмитрий Корчинский, председатель УНА УНСО*, и прав, пожалуй, — Москва издохла, так что объединять славянские народы надо вокруг Киевской Руси. А то, что бойцы из УНА УНСО находятся в Чечне, — по его понятиям, правильно: защищать Родину надо на 'чужих огородах'! Какую Родину и от кого, он не говорит, ну да и ослу понятно. Правда, С. Ковалев не осел вот…
Папу Римского возят по миру под стеклянным колпаком… Он из-под него умудрился-таки лишить сана отца Гайю — современный вариант отца Петра. Друг гомиков и наркоманов, обездоленных и сумасшедших. Вся Франция встала на дыбы! Несколько лет назад похожего на отца Гайю священника-гомосексуала кокнули, но он не был такой медиатизированной фигурой, так что замяли историю… А с отцом Гайю не замнешь — он все время на экранах, у всех дома, прямо в кровати можно сказать! И он, как Филарет когда- то, шокирует Церковь своим 'простонародным' языком и народными темами. Филарет, правда, цитаты из Библии опростонародил, а отец Гайю лепит в прямой эфир о презервативах, о необходимости поставлять наркоманам разовые шприцы… И вроде правильно все, но вот именно, что слишком уж правильно, верно, прогрессивно и гуманно… Прикарманили, приватизировали добро!
И чего это Шаталов в своей графоманской ('Графоман') телепередаче говорит, что я не самостоятельная?! Оттого, мол, что по ночным клубам не хожу. Глюпий, ей-богу, ви, Сашя, как говорят французы. Я хожу, но только когда мне платят за это! А чего так-то, задаром, ходить? На Укупника, что ли, смотреть? Да за это втройне должны платить! Вот я побывала в самом сейчас мoднoм клубе-ресторане Парижа — 'Контуар' в Ле Алле, что-то вроде отошедшего из моды 'Бань-Дюш'. Побывала… Я тaм выступала, разумеется, за деньги, и это они, посетители, пришли на меня пoсмoтpeть и теперь могут говорить, что побывали. Ох, уж их там собралось видимо-невидимо, самых-самых. Сбежались на русский Новый старый год! Абракадабра, вообще… Там были все, кто диктует моду, стиль, эстетику, язык! Ну и, как всегда и везде, — семнадцатилетние поблядушки, мечтающие, чтобы их сняли, дамы забальзаковского возраста, которые сами снимают, ну и неизвестные всякие, пришедшие с уже их снявшими (пожизненно или на одну ночь, не важно). Вы, Шаталов, хотите, чтобы я была в их числе? Я предпочитаю стоять на сцене, что мне удается по-следние пятнадцать лет. Цыган Алешка Дмитриевич про этот 'Контуар' бы сказал: 'Бардак и пивная лавочка'. Дикари стилисты, тычущие пальцами на гитару, пьяные итальянские принцессы, разевающие гаражи в воплях: 'Баляляйка!' — и какие-то сволочи, шутящие после русской песни: 'А теперь чеченскую!' Почти получили от меня в рыла; еле оттащили музыканты, не желающие терять денежку, правда, тоже сказавшие свое 'фэ': 'Ты вообще не знал неделю назад, где это находится, шутник!'
Шуточками заполнены все телепрограммы. Сообщили что-то страшное, трагедийное, пусть и местного масштаба, и тут же шуточку. Испугали и тут же пошутили… И в конце концов все таким несерьезным, неважным и мелким кажется, таким шуточно-шутов-ским, что ловишь себя на мысли: желаю зла Франции и этому миру шуточек!
'Так и надо!' — повторяешь радостно в уме на сообщения о возросшем числе безработных, бомжей- клошаров, больных СПИДом, обанкротившихся и потерпевших автокатастрофы во время праздничных каникул. 'Так и надо!' всем тем, кто не найдет удовлетворения в потреблении, потреблении и еще раз в потреблении. Потому что это все, что может предложить мир. А удовлетворения не будет, потому что никогда не потребить всего потребляемого! И никогда, значит, не наступит этого финала, когда можно радостно выдохнуть. Нет! Потребляй! До скончания своих дней!
Какое это преодоление себя — вечные возвращения в Париж. Только бы не поддаться этой вышученной и в то же время благозвучной колыбельной. Только бы не заснуть! Но слава богу, впереди Москва!
В Москву я всегда попадаю не сразу. Через Питер. И каждый раз в аэропорту Пулково-II нововведения: значит, Собчак недавно из-за границы. Съездит в Париж, увидит что-то оригинальное и скорее на родную землю переносит. Не все получается по-заграничному, правда. За тележку для багажа дерут доллар. В Париже — бесплатно. Ну, там в голову никому не придет эту самую тележку стащить. Разве что клошару. В Питере же много людей, похожих на клошаров старых, потрепанных…
При покупке железнодорожного билета в столицу выдают памятку пассажиру. Она на русском и английском языках. Но русскоязычные пассажиры, видимо, и не читают ее — кучи таких памяток брошены в урны, валяются на мерзопакостном мокром полу вокруг. Может, и правильно делают, что не читают. Прочтя эту бумажку, расхочется куда-либо ехать. Кошелек не доставай! За вещами следи в оба! У случайных билет не приобретай, но и, покупая в кассе, не очень доверяй! Следи, чтобы за тобой никто не следил, когда кладешь вещи в камеру хранения! Носильщик без значка — это уже не носильщик, а вор. Залезая в вагон, тайком достань билет, чтобы никто не видел, что у тебя еще в кармане. Все свои тюки и чемоданы держи в поле зрения, а если захочешь пописать пойти, ори — зови проводника, чтобы он охранял твои вещи. (За какую сумму, не сказано.) Вообще же, рекомендуется прикинуться глухонемым, чтобы никто не смог узнать, кто ты и сколько зарабатываешь. На ночь, конечно, надо запереться на замок и на защелку, но не для того, чтобы потреблять алкогольные напитки или играть в азартные игры! А чтобы всю ночь не спать и трястись от страха, помня, что на помощь всегда придет МВД России.
С билетом на скорый поезд ЭР-200 дают страховую квитанцию. Правда, непонятно, что застраховано — жизнь или кошелек, то есть вещи… Если жизнь, то почему не спросят, в какую сумму я ее оцениваю? А, у всех одинаковая — 1640 рублей.
'Чарли Чаплин был дурак! Он надел чужой башмак! Чарли Чаплин был дурак…' — вот она, детская непосредственность. Семья ингушей из двух женщин, мужчины и троих детей занимает четыре места, ну и дети, разумеется, носятся по всему вагону. У них свой русский язык. Тараторят что-то на ингушском, потом вдруг голосом диктора: 'Война окончена… война окончена… война окончена… спасательная группа… спасательная группа…' Мальчик постарше на всю ивановскую считает. Как только доходит до цифры 100, словно робот, неизменно повторяет: 'Сто… килограммов взрывчатки!' — и по новой, до следующих ста килограмм. Самый маленький изображает, видимо, им лично виденное — по ТВ ли, в жизни? Ложится на спину, подтягивает коленки к животу и тонюсеньким голоском шепчет: 'Помогите… помогите… помогите Христа ради…' Приближаемся к столице.
Москва как остров. Здесь живешь, как в отдельном государстве. И тот же Питер кажется где-то у черта на куличках. Да и кого в Москве волнуют эти 'кулички'! Какая-то наглая самодостаточность, нетерпимость ко всему извне, не надменность, а базарная ловкость — хап! хап! все себе! отвали с дороги, Москва прет! Ну и сам тоже начинаешь переть. Дышишь в затылок на эскалаторе, не оставишь пару ступенек пустыми, чтобы не в затылок, а просто — дышать; лезешь, как сардина, в вагон — не дождешься следующего поезда. Да чего там, следующий будет таким же насардиненным! И все читают о душе! Залезли в вагон, приземлили седалища и скорее, скорее о душе позаботиться. 'Дом души', 'Душа и тело', 'Изгнание злых духов' либо про каких-то Робертов, Джэксонов и миссис Глэдис. К кому ни заглянешь в чтиво, обязательно нарвешься на 'миссис Глэдис подала руку вошедшему… Джэксон налил себе виски… Роберт снял брюки…' С другой стороны, понятно — в домах у людей все в основном Пушкин. С ума можно сойти от этих томов сочинений! Пушкин в мягкой оболочке, Пушкин в красном, Пушкин в изгнании, Пушкин в Михайловском, о Пушкине, про Пушкина, с Пушкиным!.. Интересно, кто-нибудь помнит строки из Пушкина на станции метро 'Пушкинская'? Так же наверняка и с книжками… Тем более что Александр Сергеевич к концу жизни стал страстным государственником, поэтом и певцом империи. А согласно американской прессе, цитируемой по радио, 'русский народ не выказывает особого интереса к восстановлению империи'. Так что имперский наш певец исключительно памятником служит, памятью то есть, былому величию. А сегодня 'российские политики не понимают, что России сначала надо достигнуть того величия, на которое она претендует' (Владимир Буковский). Россия претендует, политики не понимают, а народ не выказывает… Величие для Буковского, бессознательно уже, воспринимается только через экономику, измеряется атлантическими мерами. Количеством взрывного вещества, которое страна может сбросить единовременно на другую страну. Можете вы сделать 'ковровое покрытие' из бомб, значит, ВЕЛИКИЕ. Прав ингушский мальчик! Сто килограммов взрывчатки! Буковский всю жизнь посвятил тому, чтобы эти килограммы советской взрывчатки сокращались, а теперь оказывается, что в них было Величие. И вот уже шесть месяцев, а то и больше, собираются, готовятся к празднованию Великой Победы полувековой
