пятнадцатикопеечной монетки. Это когда Женщина в Москве должна была звонить в ОВИР и плакать, что визу украли, ну и монетки не было, ой, а телефон оказался на другой стороне улицы и ее никак не перейти, так что пришлось прицепиться к слепому дяденьке и только под видом сопровождающей 'собаки' остановить весь этот деловой транспорт столицы СНГ… И вот когда она услышала вопль, оповещающий, что цена снижена аж до 20 франков, она огляделась и увидела, что вокруг одни арабы. Да еще эта музычка отовсюду раздается: 'Я Мустафа! Я Му-у-ста-фа!' И с зажатыми в руке белыми лайковыми штанами — оказались чудные брючки беленькие — она как-то непроизвольно вспомнила московский Центральный рынок. Как в кино флэшбэк сцену прошлого показывают в тумане, то есть снятую через специальный фильтр, так и здесь. Только Женщина все очень отчетливо увидела-припомнила в своем кино! И, собственно, даже персонажей не надо было заменять. И здесь и там — темнолицые. И там и здесь — говорят с акцентом. И как на блошином она бы не могла различить, кто алжирец, а кто тунисец, так и на Центральном ей было трудно понять, кто азериец, а кто армянин, кто грузин, а кто чеченец…
Как она на Центральном своего мужа терроризировала, постоянно вскрикивая: 'Ой! Ай! Ноу!', сваленная наповал ценами, все время его за руку хватая, то есть не давая ему руку в карман запускать и деньги доставать, деньжищи! Отговаривая купить! Муж-писатель ее в конце концов послал погулять в другие ряды. А сам купил два кило мяса, из которых полкило костей мелкораздробленных. Нормально, те, кто деньги принимают, не обязательно должны уметь разделывать мясо… А Женщина в испуге озиралась и шарахалась от предлагаемых со всех сторон киви и ананасов и вспоминала свою розовую юность, проведенную на Невском проспекте. Так там, у Гостиного Двора, эти молодые люди, ну, может, их папы тогда, не предлагали, а просили: 'Дэвушка! Дай познакомиться!' А между собой: 'Какой ног! Ты выдэл этот ног?!' Женщина тогда была еще наглее и менее труслива, и только сильнее дрыгала этими самыми 'ног' и устремляла их дальше по Невскому. Вообще-то, она помнила, что и тогда эти люди, то есть их папы, тоже что-то продавали — мимозу в чемоданах и мандарины. Не сравнишь, конечно, с тем, что вырастили их сыновья! Но и с ценами не сравнишь…
Когда ее муж-писатель уехал из Москвы, Женщина опять пришла на Центральный — не потому что… а потому что кушать хотелось и рынок был ближе всего к квартире, из которой выгнали, а при переезде из нее как раз и обокрали. Вот, теперь все понятно! Да, а выгнали якобы за 'группен секс' — Женщина, правда, по-немецки не говорила, только на трех языках, ну и ей объяснили, что за оргии, которые она якобы устраивала и в которые хозяйку квартиры не приглашала. Вот идиотка! Хозяйка провела полночи без сна, за чтением Лимонова, но не публициста, а романиста, автора 'Палача'. Сами понимаете, какой тут сон, а еще там у персонажа такое же имя, как у Женщины, так что в разуме хозяйки вообще все помутнело и она, от греха подальше, попросила Женщину очистить помещение… Ну а обокрали ее потому, что это и 'нeудивитeльнo', как сообщила товарищ Корупаева. В милиции, правда, попросили указать, что сама, мол, утеряла. Документы. Про вещи, разумеется, и не говорили. В своем уме?! О краже вещей заявлять…
В сольный визит Женщины на Центральный темнолицые продавцы обращались к ней уже с куда более откровенными предложениями. И в отличие от блошиного никто не вопил, объявляя о снижении цен. Ни-ни! Ни за какие ваши прекрасные глаза и губы, о которых сказали ей, никто не собирался снижать цены. Ей нужен был букет цветов — так хоть бы один лишний цветочек вложили, нет! Сбежалась целая куча продавцов, темнолицых мужчин, и ни один от своего имени не предложил цветка. Даже самый главный, которого все-все знали, Алик рыжий, ну, чеченец, лично упаковавший букет, ничего не предложил Женщине. Он только сделал вид, что хочет что-то дать и позвал ее к прилавку поближе. Она доверчиво так, знаете ли, приблизилась, а этот рыжий черт взял и чмокнул ее в щеку! Если бы такое произошло при покупке белых штанов на блошином, она тут же дала бы в смуглую морду негодяю! Не обращая внимания на то, что кругом одни темнолицые люди. Но в Москве она испугалась и почувствовала себя нацменьшинством, как в нью-йоркском сабвее по дороге в Бронкс или в Париже на Барбез-Рошешуар, где самое большое 'ТАТИ' и одни арабы, арабы, арабы и русские с поляками, а если и есть армяне, они все за арабов принимаются…
Она не дала сдачи обидчику. И не отомстила и за прошлое. В ее первый визит на родину она доверительно разговорилась с шофером такси — армянином. Рассказывала еще ему о своих друзьях- музыкантах, в Лос-Анджелесе, армянах, и о том, как она пела их песенки народные 'Царикне' и даже национальную 'Кхарц', тот, что на другой стороне, то есть в Турции! Так тот шофер тоже ей никаких поблажек! А наоборот — подставил ее! То есть дал как 'наколку' каким-то своим друзьям-жуликам, так что у нее все франки и даже рубли из сумочки в ресторане свистнули. О каком братстве можно после этого говорить?! Вы им их национальные песни, а они вас подставляют! Вы им, можно сказать, нравитесь, а они вместо скидки на букет — полторы тысячи заплатила! — в щеку чмокают и неизвестно еще, может откроют, что СПИД таки передается через поцелуй! Вы приезжаете хоть и на бывшую, но родину, и пусть вам и дали французское гражданство, вы от этого французом не станете, а тем более, как сказал архиепископ Лефевр, только католики могут быть французами, и вот вы, казалось бы, 'у себя дома', а цены устанавливают и контролируют иностранцы! Потому что они ведь сами захотели быть иностранцами, чего уж там! И не пущают тех, кто с ценами ниже, чем у них. 'Вот он, суровый закон свободного рынка. Теперь его поистине можно называть черным!' — такие не братские мысли, не гуманные и не соответствующие правам человека промелькнули у Женщины на блошином рынке. Она, правда, несколько была озадачена отсутствием злости на арабов: 'Оттого ли это, что я всего лишь натурализованная француженка, то есть, как и они, иностранка? Или это оттого, что торгуют они поношенным барахлом за мизерные цены, а там продуктом люкс за цены люкс? И куда смотрит Москва?!' Но Москва смотрит в Люксембург, как рассказывала одна деловая и тоже уже иностранная, потому что из Минска, женщина, делающая деньги в Москве и областных городах, миллионы просто: 'Конвертирую — и в Люксембург! Конвертирую — и в Люксембург!'
С белыми брючками Женщина возвращалась домой и уже на лестнице увидела соседского мальчика, колупающего со стены штукатурку. Видимо, он все время это делал, потому что в этом месте на лестнице всегда были ошметки краски… 'Какой мерзкий черный мальчик!' — подумала Женщина. Потому что он был темнолиц. Да чего уж там, негр он был!.. С Гаити. И его мама-гаитянка каждое воскресенье плакала, потому что занималась вуду. 'А к белому мальчику, помимо мерзкого, какой бы я эпитет добавила?' — Женщина не успела додумать, потому что уже пришла домой и стала показывать мужу белые брюки и рассказывать о своих не братских мыслях. Потом она поставила недавно приобретенную пластинку с песней, текст которой приводится выше. И она стала перечислять: 'Мухаммед Али не мой герой, Джэсси Джексон тоже нет, Маджик Джонсон тоже нет, Натали Колл тоже нет, но я не могу отказаться от любви к Джеймсу Брауну. Значит, я все-таки не расист'.
Вечером в новостях объявили о начавшемся 'эффекте Паскуа'. С подавляющим большинством правых в парламенте, в связи с их победой на выборах, министром внутренних дел был вновь, как и в 86-м году, назначен Шарль Паскуа. Это он как раз ввел в существующие уже 12 видов французской полиции новый, используемый против демонстрантов. Отряды полицейских на мотоциклах с большей эффективностью могли преследовать участников протестов и даже на совсем узеньких улочках, нагоняя их и лупя дубинами. Полицейские, видно, были очень рады возвращению Паскуа и в течение первой же недели правых у власти убили 'по ошибке' нескольких арабов. Женщина негодовала. Арабы тоже. Тем более в Лос-Анджелесе ждали приговора полицейским в деле по избиению черного Родни Кинга и население потихоньку вооружалось*. Очереди в оружейные магазины, показанные в новостях, видимо, накаляли страсти в душах темнолицего населения Парижа. И Женщина, сочувствующая им, заключила, что она не только не расистка, но даже и не ксенофоб.
Она никак не могла уснуть и встала ночью покурить, взяв на кухню первую попавшуюся газету бывшей родины. Это ее муж-писатель все время читал их, накаляя в себе страсти. И она стала искать, как же называется это ее качество? И нашла! Такое слово несимпатичное, придуманное каким-то веником, надо сказать, очень ей не нравящееся. Совковость! То есть — страсть к справедливости. Да-да, именно этому учили в 'совке'! Правда, и в Библии об этом говорится. Но так как XXI век еще не настал, а именно он будет спиритуалистическим, заботящимся о духе, ну и о справедливости, как завещал Андре Мальро**, Женщина была впереди своего времени.
