цапнул за повод, но конь, видно, вздернул мордой - а он даже ног лошадиных не видел, когда его подняло над дорогой. Чихая и отплевываясь, Тарег чувствовал, как широкие поводья проскальзывают между пальцев - тисненая гладкая кожа уползала наверх, словно из-под земли слышалось глухое ржание Гюлькара.
Следующий порыв взбесившегося ветра бросил его ничком в рыхлую взвесь. Нелепо, как в прибойной волне, барахтаясь, Тарег попытался удержать узду. Ополоумевшая скотина поддала передними ногами - и угодила копытом ему под локоть. Задохнувшись от обжигающей резкой боли, он разжал пальцы.
В следующее мгновение Тарег понял, что лежит лицом вниз совершенно один. Вырвавшийся конь исчез в красном мареве, словно его никогда и не было.
Еще через мгновение он понял, что только что тянул за поводья - а как же, сызмальства заученный жест и отмеренная капля Силы, чтобы не повалить коня и не проволочь его к требовательно протянутой руке. Лошадь - глупая скотина, даже обученная, даже привычная к бою. Ты упал - она уплелась прочь. Или дернула прочь - со всей дури.
Поэтому - пальцы врастопырку и капля Силы. Повелительное - сюда, скотина, не бросай меня лежать у врагов под ногами.
Пыльная завеса перед лицом размывала очертания рук. Тарег неверяще поднес ладонь к носу: где мой конь? Я же тянул. Я не мог упустить поводья. Князь Тарег Полдореа не может так оплошать. Так не бывает.
Сглотнув, он снова вытянул ладонь в красноватую взвесь, щурясь и сплевывая набивающееся в рот месиво.
Мгновения падали, и неизвестно сколько их кануло в буре, пока Тарег не убедился окончательно: Силы в нем нет. Нисколько. Ни капли.
Ее не выплеснуло с обжигающей болью, как во время перерасхода. Ее не запечатало во внутреннем колодце, как тогда, когда старик забрал мириль.
Там, внутри, в темной глубине не шепталась вода, не ходило эхо, не поднималось со дна журчание. Там было пусто и сухо, словно колодец оказался нелепой наследственной причудой - на манер крыльев у нелетающих птиц вроде пингвинов.
Тело идеально слушалось, в голове стояла мутная - из-за свиста ветра - тишина.
А в море внутри воды больше не было.
Нерегиль сглотнул еще раз - хотя чего там глотать, в горле все равно сухо.
Тарег попытался поднять голову, но налетевший шквал впечатал его носом в пыль.
Стихло лишь глубокой ночью - судя по непроглядной темноте над головой. Из черной высоты сеялась пыль, песчаная буря оставила за собой горячее марево, калиму. Днем она заволакивала скрипящей на зубах кисеей солнце и небо, ночью затягивала звезды. Небосклон сплошь занавесило - Тарег смотрел в темную пустоту над собой и ему начинало казаться, что под ногами у него то же самое, та же ровная рыхлая твердь, по которой он шел в никуда.
Он шел в никуда и оказался в нигде - а ведь знал наверняка, что не сходил с того места, где сел, а потом упал, потеряв Гюлькара.
Но почему-то затишье застало его идущим. Причем идущим не по тропе.
Огни - огней не было. А ведь он не отъехал и куруха от растревоженного гвардейским налетом Нахля. В пустыне слышно и видно издалека. В оазисе всегда жгли костры - где они? Где желтые точки в черноте без дна и виднокрая?
Хорошо, он потерял Нахль. Но огни становищ в соседних долинах он должен был заметить! Поднявшись на кладбищенский холм, Тарег часто смотрел на смигивающие под ветром сторожевые костры бану килаб - они разбили лагерь на возвышенности, к северу плато начинало подниматься, обнажая сухие выщербленные песчаники.
Под ногами не скрипело и не проваливалось. Ноги ступали как по мягкому ворсистому ковру - непривычно ровно и уверенно для этих ранящих ступни и сбивающих копыта мест.
Тарег остановился. И зачем-то развел в стороны руки: ему начинало казаться, что вокруг, на все восемь сторон света, и над головой - пусто. Черное ничто немного уплотнилось под ногами, но в этой вязкой тишине и оно растворится. Останется лишь кануть в пустую полночь.
Тихо сеялась из ниоткуда пыль. Вокруг стояло глухое молчание, чернота не расходилась ни единым предвестием рассвета или рельефа.
В голове зачем-то всплыли давным-давно, в другой жизни написанные строчки:
Хотелось прокашляться и крикнуть.
Оказалось, он снова шел - а ведь только что решил остановиться и стоял, вспоминая.
Скоро Тарег почувствовал холод - выходило, что это и вправду была ночь. Холодная весенняя ночь на открытой ладони Неджда, с пробирающим ветром и ледяными, отекающими к утру росой камнями.
А потом, постукивая зубами и зябко ежась, он почувствовал взгляд - спиной, как в бою чувствуют нацеленное острие между лопаток.
Вокруг почему-то светало. Обернувшись, он увидел за спиной горы, похожие на оплывшие стены разрушенного города. Столовая гора, западный отрог Туэйга, плоским камнем чернелась в краснеющем рассветном небе.
Стоял он так довольно долго - ибо голова отказывалась понимать.
Ему уже приходилось видеть очерк Столовой горы в светлеющем воздухе. Племя манасир, издавна кочевавшее у подножия хребта, по старой памяти называло ее Жертвенником.
Длинное темное пятно в расщелине осыпавшихся скал могло быть только Нахлем. Но этого не могло быть, потому что он шел всю ночь, шел и шел прочь от Нахля - всю ночь до рассвета.
Тарег посмотрел на восток, ожидая увидеть встающее солнце.
Солнце, смотревшее ему в глаза, было черным.
Ошеломленное зрение попыталось дозваться до запорошенного пылью, оглохшего разума - нет, Тарег, это не солнце! Это не Неджд и не Нахль, Тарег, не смотри, это другое!
Черное солнце смотрело на него острым, вмораживающим в землю взглядом, щурилось сквозь слепяще яркую щель бойницы.
Возможно, он даже слышал голос, пытающиеся упасть в разум слова. Губы свело нездешним холодом.
Ты...
Знакомый голос. Он говорил с ним в башне цитадели Мейнха.
Тарег сжал кулаки и ответил. Ответил многоголосому молчанию нездешнего пейзажа:
Я не выполнил приказ господина - и Ты лишил меня Силы. Милостивый, милосердный Бог. Дороговато берешь - за такое милосердие.
С воспаленного неба молча глядело черное солнце.
Тарег скрипнул зубами:
К владельцу не вернусь, так и знай. И ничего Ты мне больше не сделаешь. Потому что у меня
