На четвертой строке он услышал в голове всегдашнее глумливое хмыканье. И, обернувшись, уже не увидел Рами у себя за спиной.
Ну и пусть. А что? Что он должен говорить о том бое? Что над умирающим Муфидом сидел?
Вздыхая и бурча проклятия скупости ашшаритов, Антара плелся по базару, почти не глядя по сторонам. А чего глядеть-то? Денег-то - нет. И не предвидится. Хотя... он бы посмотрел на оба дива, о которых кричали нынче на базаре.
Сперва Антара пошел потаращиться на чудо-кобылу - ну еще бы он не пошел, про нее столько у костров рассказывали! Звали кобылицу Дахма, 'Черная', и люди мечтательно закатывали глаза, декламируя бессмертные бейты Имруулькайса:
Кстати, о золотистом хребте - кобыла, как становилось понятно из ее имени, была черна, как ночь. А как известно, Али - мир ему от Всевышнего! - сказал: 'Если бы всех ашшаритских коней собрали в одном месте и пустили вскачь, то первым пришел бы золотистый конь'. С другой стороны, бедуины от века говорили: 'Лучший конь - вороной с белыми браслетами на ногах, а после него - золотистый с такими же браслетами'.
Спорили чуть ли не до драки: те, кто уже видел Дахму, клялись, что не производилась на свет кобыла красивее, совершеннее и соразмернее в полноте бедер, крепости спины, ширине сухожилий. Глаза ее были круглы и черны как ночь, а бока подтянуты и сухощавы как у газели.
Другие же кричали, что кобылица Али по имени Сабха была как раз золотистой масти, а раз так, то и спорить тут не о чем: лучший в мире конь - золотистый. Недаром Пророк однажды подошел к своему коню и принялся обтирать ему шею и щеки подолом своего плаща и рубахи. А люди восклинули: 'Что мы видим!' Но Али ответил: 'Сегодня мне во сне явился ангел Джабраил и упрекал за то, что я плохо хожу за своим конем'.
Вот почему Антара решил во что бы то ни стало увидеть все своими глазами. И пошел на конскую ярмарку, и протолкался сквозь толпу, чтоб хоть одним глазком да глянуть на лошадь прославленной красоты...
Дахма стояла, высоко закинув морду и приподняв собранный у репицы хвост. И била тонкой в бабке ножкой. Широкие бока ее переливались под солнцем нефтяным жирным блеском, подтянутое брюхо взмывало к бедрам, и вся она была...
Недосягаема. Невольник держал длинный недоуздок, а под тростниковым навесом сидел шейх племени мутайр - хозяин дивного скакуна - и перебирал четки. На подходящих к нему прицениваться он смотрел, как на дерьмо шелудивой собаки. А вокруг стояли вооруженные воины мутайр и глаз не спускали с тонконогого чуда, роняющего с длинного языка освежающую слюну.
Утирая рукавом слезы счастья, смешанные со слезами тоски, Антара поплелся прочь - к другому диву аль-Румаха. На базаре еще вчера покричали о девушке поразительной красоты, увидев которую луна бы сказала: 'Мне стыдно, я скроюсь!'.
Еще не дойдя до невольничьего рынка, Антара услышал громкие вопли посредника:
- Сколько вы дадите за жемчужину водолаза и за газель, ускользнувшую от ловца!
Народ гомонил и толкался, все лезли вперед, напирая на широкие колья оград и загонов. Ветерок бился в парусине навесов, сеялась пыль, из сероватой дымки над головами тускло глядело солнце. Сердце сжималось, в груди распиралось что-то огромное и оттого страшное. На мгновение Антаре показалось, что его обожгло холодом, - и он оглянулся.
Взгляд его уперся в обычный для аль-Румаха забор из желто-серого кирпича, сбитая из неровных досок дверь криво свисала в петлях...
Постой-ка, Антара, вдруг сказал он себе. Щелястая дверь болталась в каменном - каменном! - проеме. Сером, глыбистом, да еще и со странной надписью сверху. А за скрипучей провисшей створой чернелось... черное. То самое черное. Холодное и страшное, что только что его обожгло.
- Тьфу ты... - пробормотал Антара.
И схватился за ладошку Фатимы на груди. Сморгнув, он глупо захлопал ресницами: не было там никаких глыб и надписи, конечно. Обычная садовая калитка, створа косо-криво болтается.
- Фууу-уух... - выдохнул юноша
И поправил шапочку под куфией - как голову-то напекло. Тетка в черной абайе, сидевшая под болтавшейся дверью, зыркнула на него из-под маски-бирги. У порога лежали три одинаковые псины. Худые и длинные, почти без шерсти. Салуги, гончие. Тьфу ты, и все три черные. И одинаковые еще. Тьфу еще раз, еще раз тьфу, шайтан...
Посредник снова заголосил над пылью и гомоном:
- Вот она, луноликая, похожая на чистое серебро, или на палтус в водоеме, или на газель в пустыне! У нее жемчужные зубы, втянутый живот и ноги, как концы курдюка, и она совершенна по красоте, прелести, тонкости стана и соразмерности!..
Все три псины мрачно глядели на Антару, из слюнявых пастей свисали розовые язычины.
- Тьфу на вас, нечистые твари... - пробормотал Антара.
И раздумал идти смотреть на невольницу - только зеббу в штанах больно будет, а так никакого проку... Да и не пробьется он к скамеечке, на которой сидит девушка, там уж давно люди посостоятельнее его толпятся.
И решительно повернул назад - как раз вовремя.
Ибо в проулок входила Назира с женщинами - вон, точно, Фиряль идет, в парадной бирге с золотыми монетами на налобнике. Антара метнулся к ближайшему загону, в котором лежали и сидели на циновках люди, и быстро сжался в комок - пусть думают, пьяница со вчерашнего пережидает.
Женщины прошли, подталкивая выводок грязных худых девчонок - ну да, сирот, оставшихся без
