золотыми, сколько сундуков отдано на хранение, а сколько вложено в торговлю. Однако Абу аль-Хайр готов был дать на отсечение правую руку - это лишь треть истинного состояния ушлого шамахинца. Ну или половина. Остальное записано на подставных лиц и раскидано по квитанциям и чекам у менял и ханьских ростовщиков.
Хусайн... впрочем, какой Хусайн. Смуглого, вислоусого парса звали Гамидом, это Абу аль-Хайр дал ему имя дяди Пророка - называть так нового раба считалось к удаче. Так вот, вызволить наглого плутишку оказалось непросто: прошлое шамахинца, тогда еще Гамида Шахин-оглы, не говорило в его пользу - ибо походило на старинный роман с приключениями. Разбойничьи налеты, мятежи, измены - шамахинская, короче, история. С длинной бунтовской предысторией - отец, дед и братья Гамида казнены были двадцать три года назад после подавления очередного восстания в Фарсе. Гамид, младшенький, пересидел у родственников, а потом с рвением взялся за семейное дело. Айяр из него вышел никудышный, после трех лет разгульной жизни он угодил в тюрьму. Потом оказался на невольничьем рынке, потом в поместье под Васитом - работал на водяном колесе. На его удачу, семь лет назад Абу аль-Хайр заехал в то поместье погостить - ну и взять под стражу хозяина. Перед отъездом. Гамид подсуетился: сговорился с доверенной рабыней господина, выведал, где тот держит драгоценности и наличные - ну и сдал всё Абу аль-Хайру. Когда имущество казненного по обвинению в сговоре с карматами господина пошло с молотка, ибн Сакиб перекупил умника. Так Хусайн и стал Хусайном.
Наместнику Куфы, тем не менее, пришлось вернуть плута Абу аль-Хайру вместе с подробной описью шельмовского имущества - еще бы он не вернул. Ибн Сакиб послал наместнику домашнюю туфлю его любовницы - туфля как туфля, на первый взгляд. А на второй - как ни крути, то была туфля младшей жены уважаемого куфанского кади. Поэтому наместнику пришлось отказаться от доли в имуществе пойманного с поличным казнокрада, от самого казнокрада и вообще от всяких воспоминаний об этом досадном эпизоде. А Абу аль-Хайр в ответ любезно забыл о том, что за прелюбодеяние любовникам предусматривается суровое наказание - либо сбрасывание со скалы, либо побивание камнями в яме, если уж рядом никак не отыскивается скала.
Так вот, бритый усатый парс сидел на полу у циновки ибн Сакиба и таращился на своего господина хитрыми сомиными глазками.
- Ну? - нетерпеливо понукнул его начальник тайной стражи. - Нашли старика?
- Да, господин, - угодливо поморгал глазками Хусайн.
- Он что, и впрямь забыл дорогу в дом почтеннейшего ибн Мамдуха? Или уж сразу потерял голову? - со вздохом облегчения решил пошутить Абу аль-Хайр.
Сегодня неприятности воистину преследовали его. День начался со ссоры с женой, продолжился встречей нерегилем халифа Аммара, оказавшимся самым обычным - только очень потрепанным и тощим - сумеречником. К тому же нерегиль, как выяснилось, был явно не в себе.
'Спятило ваше чудо-юдо, как есть спятило', хихикал в усы Хусайн, рассказывая, как там было дело в подвале крепости. 'Пока по лестнице спускались, думали - все, щас вязать будем. Сам с собой разговаривал, руками махал, крутился, от теней шарахался. Натерпелись мы, я вам скажу, господин мой, вперед надолго: бормотал он, башкой мотал, и все, главное, адом грозился, тварь неверная'.
Впрочем, не то чтобы безумие или бессилие нерегиля сильно подивили Абу аль-Хайра. Он, конечно, в детстве наслушался страшных сказок про Величайшее Бедствие и про то, как опрокидывал города страшный аль-Кариа. Чего только в тех историях не было - и страшный говорящий меч, и волшебный крылатый конь бледной масти, и чтение мыслей. Ну и, конечно, самая страшная сказка - о поединке со святым Али ар-Ридом. Как вошел аль-Кариа во дворец с полчищем джиннов и демонов, и шайтаны хвостами опрокидывали стены, и падали один за другим храбрые воины от огненного дыхания и серного смрада. И у ступеней трона встретил святой праведник сумеречную тварь кроткой молитвой, и аль-Кариа склонился перед ним по воле Всевышнего. И тогда разверзлись плиты пола, и полыхнуло огнем, и вышел сам Иблис, потрясая всеми семью своими крысиными хвостами. И Али ар-Рид произнес такую молитву: 'Нет воли, кроме воли Всевышнего, и если листок с моим именем упал уже у подножия трона Господа Миров, то так тому и быть'. И тогда встал перед иблисом ангел Джабраил и сказал: 'Нет у тебя власти над сим праведником'. И превратил Али ар-Рида в белое голубиное перо, положил его в складки своих одежд и исчез в лучах света. А аль-Кариа проклял и сказал: 'Твое время истечет через семь и семь лет, о враг Всевышнего'. И точно, через семь и семь лет во дворец к халифу пришел святой шейх и избавил повелителя верующих от страшной твари, запечатав ей лоб сигилой Дауда ибн Абдаллаха.
Да уж, бабушка часто его пугала - 'не будешь слушаться, придет аль-Кариа, заберет к себе в дом!'. Вот только Абу аль-Хайр давно уже не ребенок, чтобы верить страшным сказкам. Аль-Джахиз учил, что следует отделять грубые вымыслы от поверяемых разумом истин. Все эти простонародные рассказы про Тарика - от невежества. Пусть глупцы верят в печень кита, который держит на себе землю, и в рог дьявола, и в то, что камень каабы некогда был белым, а язычники сделали его черным, и в свиток откровения о кормлении грудью, который якобы лежал под кроватью Сабихи и который сжевала овца - да мало ли небылиц донесли до наших дней доверчивые передатчики хадисов.
Нет, сумеречников, конечно, не зря называют маджус, магами. Отвести глаза, заморочить видениями, погадать о будущем - это сумеречники могут. Но россказни про выходящие из берегов реки, джиннов и обрушенные одним взмахом меча ворота и стены - увольте.
Так что нерегиль не зря не стал распространяться о своей хваленой силе, только глаза опустил - не виноват же он, право, в том, что люди столько насочиняли. А что этот самийа безумен, причем изначально - так то для человека, давшего себе труд почитать не сборники-адаба, а исторические труды, никакой не секрет. Он, ибн Сакиб, верил Мискавайхи, когда тот цитировал легендарный труд Яхьи ибн Саида: мол, нерегиль повредился в уме еще на западе, пока пребывал в плену у врагов.
Обидно, что он, Абу аль-Хайр, позволил себя увлечь безумной надежде - но нынешние времена настолько безумны, что никакая надежда не кажется в них чрезмерной. Обидно и то, что надежда не оправдалась.
Но, как говорится, лучше воробей наличными, чем павлин в кредит. Скоро на счету в городе будет каждый меч. Карматы, доносили лазутчики, уже разоряли стойбища таглиб. Поговаривали, что слухи о гибели шейха Абу аль-Хайджа - истинная правда. Жаль, если так. Хороший был воин и на редкость порядочный человек.
С той стороны, где сидел Хусайн, донеслось вежливое покашливание. Что-то он задумался, забыв про беседу:
- Так где, говоришь, пребывал наш почтенный гость?
- В Куба-Масджид, - хихикнул невольник. - Прятался в кладовке для бумаги и письменных принадлежностей.
- С чего бы это? И где он сейчас?
- А там же и сидит, господин, как тушканчик в норе, и носу не кажет!
- Что это на него нашло? Или он так же безумен, как самийа?!..
Ну вот, теперь и это - да помилует нас всех Всевышний...
Юсуфа аз-Захири хватились совсем недавно - когда оторались на военном совете и пришло время приступать к действиям. За стариком послали, и обнаружилось - пропал великий языковед и знаток грамматики! Нет его ни в доме почтенного кади Исы ибн Мамдуфа, ни в масджид, где еще вчера собирал он слушателей в такой большой кружок, что каждому входившему говорили: 'Повернись лицом к собранию!'. Агенты с ног сбились, но повезло - поди ж ты, пройдохе Хусайну. Надо же, отыскал старикана...
- Ну?!..
- Почтенный шейх, - странно замялся невольник, - говорит, что не выйдет оттудова ни за что, ибо опасается мести соперников.
- Что?!..
- Да вроде как почтеннейший наставник ар-Руммати пустил в городе слух, что почтеннейший аз- Захири вовсе никакой не му'аддиб, а вовсе даже и му'аллим аль-куттаб.
- Тьфу ты как скверно...
Ну и денек! Ну и денек!
- И что, все поверили, что Юсуф аз-Захири учил не в знатных домах, а в презренной школе?! За прокисший хлеб?
