Тут староста показал на темную в густеющих сумерках толпу верховых. Замотанные по самые носы, в черных гандурах и черных же тюрбанах, бану куф смотрелись подлинной инспекцией ада: десятка конных и еще пара дюжин рыл в седлах быстроходных верблюдов. Бедуины расслабленно поигрывали копьями, вздергивали морды коней, те сердито переступали копытами. Крепчающий к вечеру ветер трепал полы бурнусов и края тюрбанов, верблюды поревывали.
Южанин мрачно оглядел 'гостей' и смачно плюнул Маруфу прямо перед носками туфель:
- Ну?..
- Ну вот же ж, - засуетился староста, - а места-то у нас не больно-то и много, и вот я и подумал, о образец мужества и зерцало отваги, не согласишься ли ты и другие доблестные мужи, которые, без сомнения, суть девиз храбрецов...
- Куда ж ты нас сунуть хочешь, о сын греха? - опершись локтем о воротную створу, зевнул ханетта.
И почесал в распахнутом вороте длинной рубахи, искоса поглядывая на угрожающе молчащую, ощетинившуюся остриями пик бедуинскую свору.
- А вот в пристроечку на соседнем дворе, о сын достойнейших родителей! - расплылся в льстивой улыбке Маруф.
И тихо-тихо добавил - в том числе и нарисовавшемуся за спиной ханетты здоровенному тюрку с круглым, как дыня, лицом:
- Вас от силы дюжина, а их сорок рыл. Отъявленные головорезы, отъявленные, да покарает их Всевышний. Прошу прощения за беспокойство, но нам в городе беспорядки не нужны...
Со двора крикнули:
- Чево там, Абдулла?..
Ханетта расслабленно отозвался:
- Да толпа народу еще подогналась, говорят, надо потесниться...
И, еще раз зевнув, сказал Маруфу:
- СтаршОй отошел, а без него ответа дать не можем... Начальник - он, сам понимаешь...
Староста закивал, но закивал с облегчением: разумно сказано - разумно сделано. На рожон солдатики не полезут, зачем им, у них поручение важное, вроде как кого-то они везут, то ли пленника знатного, то ли еще кого, впрочем, люди говорили, что вроде как сумеречника. Ну и пусть их, лишь бы бедуины в драку не перли..
Но они поперли.
- Эй ты, ханетта!
Так.
За спиной Маруфа затопотал верблюд.
Староста сгорбился, когда его обдало пылью и жарким смрадом огромной скотины. Боязливо, на манер ящерицы, Маруф поглядел через плечо и вверх.
Бедуинский главарь носил щегольский тюрбан со свисающим чуть ли не до пояса концом. Одной рукой он поигрывал пикой, другой - в массивных перстнях-печатках - перебирал складки тюрбанного хвоста. И щурил густо накрашенные глаза - у разбойников пустыни в последнее время прям поветрие какое-то началось, тюрбаны ниже пояса отпускать и глаза сурьмить.
- Выметайтесь, - оскалил молодые белые зубы главарь. - Не то весь здешний квартал будет должен нам за воду.
У Маруфа подогнулись коленки.
Ханетта вдруг дернулся в сторону - мимо уха у него что-то свистнуло и брякнулось о землю прямо перед туфлями старосты. В некотором ошалении Маруф понял, что это обглоданная кость куриной ноги.
- Кто-кто будет должен за воду?
Хороший ашшари и непривычный звякающий голос так странно не сочетались между собой, что Маруф заморгал - так щуришься и отводишь взгляд, чтоб не смотреть на красное пятно в больном глазу калеки.
Отодвинув ханетту, в ворота, вихляясь и жуя на ходу, засунулся сумеречник. Все-таки они везли сумеречника.
Каким-то тайным чувством Маруф вдруг понял, что ханетта и тюрок резко смылись.
Сумеречник развязно привалился плечом к воротной створке - словно боялся упасть без опоры. Худющее тело торчало даже сквозь просторную рубашку - еще чуть-чуть, и ветром сдует. Возможно, от полета сумеречника удерживал лишь длинный меч в битых ножнах - оружие самийа нагло держал за ремни перевязи, едва не волоча по земле. Морщась и щурясь, он любопытно шевелил ушами и грыз хрящик второй куриной ноги.
- Так что там про воду? Что там мы кому должны? - сдвинув, словно леденец, кость в угол рта, снова поинтересовался сумеречник.
- Пошел отсюда, тварь ушастая, - брезгливо отозвался с высоты верблюда бедуин. - Не такой уж ты ценный подарок, чтоб на ашшарита рот разевать. Пшел прочь и позови хозяев.
Худая лапка подвинула Маруфа в сторону. Тот отъехал, как занавеска, и на манер занавески, чуть колыхась на ветру, затих.
На притоптанную туфлями землю брякнулась еще одна кость.
- Прыгай, - звякнул сумеречный голос.
Косточка белела на рыхлом песке.
- Че-вооо?!
- Прыгай за костью. Она очень дорогая.
- Че-во?! Да я...
- Прыгай за костью. Она стоит воды для целого квартала - и никчемных жизней твоих спутников. А если ты полаешь над ней собакой, я не убью и тебя.
- Ах ты кафирская...
Про кафирскую морду Маруф не дослушал, ибо тем же чувством трепаной занавески уловил смертоносное колыхание воздуха. И рыбкой нырнул под ограду.
...Конь с волочащимся в стремени, еще орущим телом грузно прогрохотал мимо. Марваз быстро прихлопнул ладонью к стене обоих сумеречников - слух его не подвел, через мгновение в переулок, колыхая меховым горбом, ворвался верблюд.
Каид, оба сумеречника и носильщики-ханьцы распластались вдоль саманной стены. Ханьцы тоненько поскуливали, но не выпускали из рук концы поручней, к которым крепились ремни носилок - хотя деревянный ящик с зеркалом крепко стоял на земле. Хорошо, что предусмотрительные косоглазые напихали в него сушеной травы и прочей бумаги. А он, Марваз, еще думал: чего этой железяке сделается... а вот же ж, чуть конем не прокатило вниз по улице!
Если слух не обманывал каида - хотя с чего бы? - месиво, из которого вылетали кони под пустым седлом, орущие перекошенные люди и пуганые верблюды, крутилось аккурат перед воротами их дома. Вопли неслись с площаденки перед Старым кладбищем.
Верблюд, пыхтя, топоча и постепенно замедляясь, надвигался на них, занимая бочинами весь переулок. Марваз втянул в себя воздух и привстал на цыпочки - еще ноги отдавит. Рыже-серый длинный мех болтался под изгибом шеи, с вислых губ капала слюна.
Каида мазнуло через всю грудь, и даже на лице осталось что-то влажное. Верблюд, раскачиваясь, утопал вниз, а один из ханьцев вдруг перегнулся пополам в приступе рвоты. Сумеречники одинаково чирикнули и присвистнули.
Марваз понял, почему седло на верблюде так странно выглядит: в нем еще сидела часть... тела. Непонятно, как держатся эти ноги, заметил про себя каид, и половина трупа, словно дождавшись его мыслей, сползла и влажно шлепнулась о стену дома и в пыль. Верблюд, похоже, ничего не заметил и продолжил вышагивать дальше.
Ханьца бурно тошнило. Марваз вытер со щеки темную вязкую кровь.
Дикие крики медленно гасли. Но кто-то продолжал орать - как заведенный, на одной ноте.
