объятиях раненого кабана, - расстегнув рубашку, он открыл глубокие царапины на груди, залепленные сухим мхом. - Я понял, как она меня отделала, только увидев кровь на простынях, - ухмыльнулся он. - Ей приглянулись мои рога. Если она сверху, то держится за них, точно пахарь за плут. Прошедшей ночью, когда я обессилел, она велела лежать смирно и, сев мне на голову, насадила себя на рог. А когда мы натешимся, она щекочет мне спину острием ножа и рассказывает на сон грядущий такие байки, что от страха и оникс побелеет. Как по-твоему, эти истории правда?
- Ничто из того, что я о ней узнал, не давало повода усомниться.
- Эх, поэт, месяцы и годы я мечтал о женщинах в этом захолустье. Чего я только не воображал себе, но пожелать такую вот Адеви, видно, духу не хватило.
- Верно, - печально согласился Пико. - Подчас желания обнаруживают себя, когда от них уже не отделаешься.
- Пико, как ты думаешь, она останется? Останется со мной?
- Откуда мне знать? Она как осадный огонь, а с огнем шутки плохи. Ей нужно топливо, чтобы гореть, иначе она вспыхивает все реже. Но ты, по-моему, можешь ее обуздать. У тебя есть рога. Они не горят.
Чтобы оставлять любовников наедине, Пико брал свою тетрадь и отправлялся вверх или вниз по берегу реки. Особенно любил он сумерки, когда погружался в изысканную грусть сменяющих друг друга воспоминаний, когда вода застывала металлом, а ласточки разрезали остатки света на ленты.
Сочинительство - непредсказуемое занятие, им движет одиночество и утрата, его орудия - кофе и как можно больше вина, его время - полночь, рассвет и сумерки, и в отличие от других ремесел часы сна здесь не пропадают впустую. Пико прохаживался вдоль берегов, садился написать строчку-другую и расхаживал снова - подчас стихи складывались сами собой, а быть поэтом казалось детской забавой. А случалось, целый день он бился над одним словом, которое пришпиливает к земле и держит мертвой хваткой: ложишься с мыслью, что проснешься идиотом, потому что мозгу не хватает крови. Утром же от слова можно отмахнуться, как от надоедливого комара, и наугад выхватить другое из роя, что вьется вокруг, привлеченный ароматом преющих в голове фраз. Правда, перечитывая стихи, которые поначалу казались великолепными, он всегда бывал недоволен, что так и не воплотил свои грезы.
Однажды вечером, когда он бродил один, бормоча что-то себе под нос, пришла Адеви.
- Отчего ты сторонишься компании? - спросила она.
- Мне нравятся сумерки, - сказал он в ответ. - Время, когда вещи меняют свой облик, привычные грани расплываются. Здесь я могу быть один и сам себе кажусь незнакомцем.
- Я огонь, - сказала Адеви. - Ярче всего огонь горит по ночам. - Она говорила еле слышно, глядя в сторону.
- Что с тобой, Адеви?
- Поэт, зачем ты бросил меня?
- Разве тебе плохо с Балко?
- Балко заводит меня, как никто другой, но я спрашивала не об этом. Зачем ты бросил меня? Что тебя во мне отталкивает?
- Ты сильнее всех, кого я встречал, но люблю я другую.
- Но мы были вместе.
- Адеви, останься я с тобой, я был бы вылущен и съеден.
- Я могу измениться, не стану больше убивать, научусь готовить, буду носить платья.
- Я не хочу, чтобы ты менялась.
- Ты считаешь меня уродиной, - воскликнула она, в отчаянии вцепившись себе в волосы.
- О нет, Адеви, прошу тебя. Ты прекрасна и знаешь об этом, я сам говорил тебе.
- Так почему тебе не быть со мной?
- Зачем я тебе? Я слабак с мускулами гриба, равнодушный к вкусу крови, по твоим же словам, самый никчемный боец из всех, кого ты знала. Между нами нет ничего общего. Балко тебя обожает. У него есть то, чего нет у меня и чего жаждешь ты; иди же к нему.
Но она стала плакать, не так, как плачет девушка, а тяжелыми, сдавленными мужскими рыданиями, вырывающимися помимо ее воли.
- Перестань, Адеви, - взмолился Пико, у которого в глазах
тоже стояли слезы. - Зачем так убиваться?
- Люби меня, поэт, - простонала она. - Люби меня.
- Не могу.
В следующий миг она выхватила нож и ударом наотмашь бросила Пико на землю; ее колени надавили ему на плечи, одна рука ухватила за подбородок, другая прижала нож к шее. В глазах ее была мучительная боль, зеркально отразившая тоску его собственного сердца.
- Ну же, Адеви, - сказал он. - Я несчастен, как и ты. Отправь меня в страну забвения следом за прочими возлюбленными. Твой нож избавит меня от страданий, а тебя от меня. Убей меня, Адеви.
Но она вложила клинок в ножны, грубыми пальцами погладила его щеки, и слезы из ее глаз упали в его глаза, вызвав жгучую боль, точно были горячее или солонее его собственных. Затем она поднялась и ушла сквозь листья, что колыхались в сумраке, как редкий темный дождь.
Следующим утром после завтрака Пико отодвинул стул и поднялся.
- Кто мог бы подумать, - сказал он, - что в своих странствиях встретишь подобное гостеприимство, где меньше всего ожидаешь. Балко, твое сердце едва вмещается в грудную клетку. Минувшие несколько дней были островком безмятежности в бурном море моих странствий. Я приобщился к твоему кулинарному искусству и пил великолепный бренди. Адеви, ты спасла меня из лагеря разбойников и довела сюда, обучала премудростям своего ремесла, хотя я был далеко не лучшим учеником. Мне нечего предложить вам в ответ на ваши дары, кроме моих историй и маленького совета. Думается, что если зачем-то я оказался на вашем пути, то лишь затем, чтобы свести вас вместе. Прежде не встречал я людей, что так подходили бы друг другу, и я чувствую, что, оставшись вместе, вы найдете мир и гармонию здесь у реки - страж моста и воровка. Мне же предстоит отправиться дальше, теперь я как никогда хочу отыскать утренний город своих надежд. Я знаю, Балко, что вряд ли смогу победить тебя, но выбора у меня нет. Путь к моей любви лежит на восток.
Минотавр помрачнел, однако поднялся и взглянул Пико в глаза.
- Неужели мне не удастся убедить тебя оставить твой замысел, не цепляться за историю, которая в лучшем случае миф, в худшем же - заблуждение, что ведет тебя к гибели. Ведь мы с тобой, поэт, стали друзьями. Чем плохо остаться тут, где, как ты сам признал, спорится твоя работа и приходит успокоение? Быть может, передумаешь?
Пико развел руками:
- Либо я найду свои крылья, либо умру.
Вздохнув, Балко кивнул. Он зашел в башню и вернулся с пыльной бутылью в одной руке и длинным узким ящиком розового дерева в другой. Поставив бутыль на стол, он выдернул пробку, и цветок шампанского вырос из-под его пальцев.
- Мой обычай предложить тост за соперника перед боем, - сказал он, разливая пенистое, как речная вода, вино в три бокала. Они чокнулись.
- Пусть победит лучший, - сказал Балко, и они выпили до дна Затем он расстегнул замки и откинул крышку, открыв набор сияющих зеркальным блеском рапир на фиолетовом бархате.
Только Пико склонился, чтобы выбрать оружие, как Адеви резко встала, опрокинув стул, и направилась к мосту.
- Стой, - вскричал минотавр, прыгнув на край моста, но она выхватила свою саблю и обрушилась на него, едва оставив время выдернуть из ножен оружие и парировать удар.
- Адеви, нет, - закричал Пико, - это мое дело!
Продолжая теснить минотавра к середине моста, она прокричала в ответ:
- Пико, я верю тебе, верю в утренний город, верю в твои крылья, верю...
С замиранием сердца смотрел Пико, как двое балансируют на узкой каменной стрелке над бурлящей водой. Сошлись искусные бойцы: ноги быстрые, как стрекозы, клинки как стальные жала. Уже оба были задеты, и мост, без того покатый, стал совсем скользким от крови. Могучий Балко нередко заставлял Адеви отступать, рубя наотмашь уже зазубренным клинком, но ловкость воровки позволяла ей подныривать и
