сможешь ее приготовить. Тебе даже очага не разжечь.
Он пожал плечами и погладил своего кота за ушком. На том и распрощались. Едва сестры ушли, он заснул. Уже посреди ночи он проснулся и вышел на улицу. Звезды висели так низко, что, казалось, он бродит по небосводу, а воздух был так прозрачен, что можно было погрузить взгляд в их пламенеющее нутро.
У края воды он взглянул на горизонт и увидел ту грань, где можно уплыть из моря в небо.
Он прошел к лодке, лежащей на песке, как черепаха, и, поднатужившись, перевернул ее. Взамен обломка мачты он приспособил китовое ребро из стропил хижины, привязал новые ванты, а вместо паруса закрепил у верха кости лоскутное покрывало с постели.
Лодку с запрыгнувшим в нее котом он вытащил на воду и сел у руля, тем временем ветер наполнил парус и развернул лодку туда, где дыбился горизонт. Легкая качка напоминала колыбель, и он уснул у румпеля и проснулся спустя часы или недели удивительно бодрый. Кот восседал как фигура на носу корабля, мяуча, когда соленые брызги попадали ему на усы. Юноша увидел, что приближается к цели, ибо как раз над торчащими кошачьими ушками море вдруг заканчивалось. Когда лодка выскользнула из объятий волн, он схватился за борт, но не ощутил ни малейшего толчка. Он даже не взглянул на оставшиеся позади воды, завороженный видом окруживших его невероятных созданий, их мерцающими взглядами, яростно вздымающимися гребнями, их приветственным шипением. В закутке на корме нашлись отцовские сети, он распутал их и забросил в глубины неба, чтобы выловить сны».
Когда Пико закончил рассказ, женщина отвела взгляд от своих рук и проговорила, голосом скрипучим от долгого молчания, но звучным, как у треснувшего колокола:
- И меня влекут сны.
- Значит, ты пришла в этот лес, как и я, в погоне за снами? - предположил Пико.
- В погоне за ними или убегая от них, теперь уже не понять.
- Давно ли ты здесь?
- Да. Нет. Когда спишь, время бежит не так, как под солнцем или луной.
- И ты спала?
- Спала, не спала. Не знаю... не знаю.
Пальцами она дотронулась до глаз, дабы удостовериться, что не спит.
- Потрогай меня, - попросила она, и он взял ее за руку, теплую и мягкую, как птичка, севшая на ладонь.
- Мое имя Пико. А как звать тебя?
- Зелзала зовут меня, - ответила она после небольшой паузы. - Я была торговкой снами.
- Продавала сны?
- Со стола на боковой аллее бульвара. Да... - она вновь умолкла, осторожно проводя пальцами по зардевшемуся лицу, по груди.
- Послушай, - произнесла она устало, точно обессиленная воспоминаниями. - Ты рассказчик историй. Так расскажи о себе.
Тогда Пико рассказал о городе у моря, о своей библиотеке, о любви к крылатой девушке и видении утреннего города. Рассказал о путешествии через лес и о тех, кого встретил по пути, она же слушала с жадным интересом, впитывая его слова глазами, горящими так ярко, что впору опалить веки.
Долго длился рассказ, когда же с посещением дома господина Кролика и последними днями пути он подошел к концу, она вздохнула, пробормотала «Спасибо» и вновь заснула.
Она много спала, и по уловленным разрозненным фрагментам он умудрился выстроить ее историю в собственной голове. Историю из обрывков снов, что выныривают на поверхность обломками кораблекрушения и, прибитые к берегу, служат материалом для плота.
В некоем городе, безымянном городе ночей, она раскладывала столик под деревьями на боковой аллее бульвара, где прочие предлагали свой товар. В тени, где были видны лишь ее светящиеся глаза, она сидела за покрытым фиолетовым сукном столом. На нем пылал огонь, не требующий топлива, не сжигающий кислорода, ибо питался фантазиями прохожих. Однако языки пламени шевелились от ветра и источали свет.
Мужчины и женщины шли к ней. Шли дети. Когда после полуночи ставила она под ветвями свой столик, шли они, точно сомнамбулы, страдающие бессонницей, помешанные, покинутые. Одинокие. Становились перед ней на колени на каменные плиты, и она, сложив ладони вместе, глядела им в глаза, заглядывала им в души, а потом разводила руки, и в раскрывшемся в ночи мерцающем просвете блестел ее товар - сны тех, кто приходил к ней. Ведь не своими снами торговала она, но снами других, что выуживала из их собственных черепов. Они выбирали один-другой из сверкающих образов, она же собирала выбранное и нашептывала назад, им в уши. Покупатели расплачивались и возвращались в постель, к затхлым от одиночества простыням, смотреть сон, рожденный собственной фантазией и вызванный к жизни торговкой снами.
Перед рассветом складывала она фиолетовое покрывало вместе с горящим огнем, стол и стул и спускалась в свою комнату в подвале. Половину ее занимала необъятная кровать с ямками от ее бедер и лопаток, с набросанными в беспорядке подушками нежнейшего гагачьего пуха, смятыми шелковыми простынями и хлопковыми одеялами. Идущие поверху окна закрывали бархатные шторы, сквозь которые кровавым пятном проступало полуденное солнце. Там она зажигала сандаловую палочку, меняла одну ночную рубашку на другую из своего гардероба, - ибо на улице и дома носила лишь ночные рубашки, - и падала в постель, утопая в пуху и сказочных снах. Она смотрела сны своих покупателей, выбирая по настроению. Случалось, она могла пожелать сон, где кормила грудью котенка, в другой раз - сон о падающем дереве с похожими на глаза плодами или о поющих камнях. Сон о лодке, медленно плывущей по пурпурной реке, или о подземной пещере, где она плавала верхом на прозрачной рыбе, мясо которой опадало, как лепестки, а потом она лезла, нагая, вдоль хребта к месту, где распускался огненный цветок. Сон, где обнаженные дети играли на тамбуринах на склоне горы. Сон о городе громадных женщин. Другие сны. Подчас совсем экзотические, с сюжетами беспорядочными, как стая саранчи. Комнату ее наполняли голоса, входя, она могла их слышать и видеть легкое колебание воздуха там, где сны стучались в двери этого мира. Она знала их и могла призвать их к себе - любимые грезы, своих друзей.
По вечерам она поднималась на улицу и бродила по бульвару, покупая лакомства у лоточников. Жареные каштаны, соленый арахис, пирожки с грибами, печенье с вишней, пирожные из сливок с миндалем. Ела она скорее для поддержания сил, ведь во сне она бывала на изысканных трапезах: ужины вдвоем при свечах на вересковых пустошах, пиршества на плывущих по реке плотах под серенады играющих на лютнях ласточек.
В своей ночной рубашке она блуждала по улицам, как сомнамбула, со взглядом, устремленным мимо прохожих. Даже дети не осмеливались бежать за ней, а юные повесы, взволнованные колыханием груди под тонким хлопком, не решались свистеть вслед, ибо все знали ее как Зелзалу, торговку снами, живущую врозь с другими.
Однажды ночью к ней подошел мужчина, которого она прежде не встречала, - высокий, с черными волосами, заплетенными в косички, тонкой козлиной бородкой и глазами, что впитали весь огонь с ее стола. Был он в черных брюках, заправленных в высокие черные сапоги для верховой езды, белой рубашке с оборками на рукавах, на шее - изумрудный шарф. На груди блестела серебряная цепочка. Достав кошелек, сшитый из бычьей мошонки, он бросил на стол золотой.
- Покажи мои сны, - попросил он, преклонив колени и молитвенно сложив на груди руки, и тут она ощутила внезапный укол, странное чувство в животе, и узнала желание, раньше приходившее только во сне. Она почуяла опасность, но уже не владела собой. И, подняв голову, кинулась в его душу. На коленях смиренно ожидал он, пока она погружалась в тьму рудника, вдоль серебряных прожилок, через петли артерий в покои сердца - четыре камеры, убранные красным бархатом.
- Сердце что костер, - были ее слова, - где сгораешь, но жаждешь сгореть. Я не знала, войдя, смогу ли остаться и уцелеть, но вернулась назад в свое тело с пригоршней снов, когда уже брезжил рассвет. Скорее, - развела она ладони. - Выбирай свой сон, - но не видела, что среди урожая его сердца был и один ее сон, где, нагая, перед незнакомцем она приподнимала груди, будто спелые фрукты, а на полуоткрытых губах мерцал отблеск пожара, пылающего внутри. Он с улыбкой указал, и она нашептала себя в его ухо.
