позволило бы им приблизиться к вершинам познания. Мы в нашей стране прожили во Христе сотни лет без богословских школ, без библейских кружков, без проповеди. И все же некоторые евангельские стихи начертаны внутри нас, и наша литургия облачает нас в свет. Все это просветило нас, и мы передали нашу веру детям в чистоте поступков. Ведь христианство — не религия образованных: у этих путь к Галилеянину часто уставлен ширмами, которых не сдвинуть. Настоящая христианская элита — совсем другая, это элита уязвленных любовью сердец, а понять их не всегда способны книжные люди. Я сознаю необходимость учиться и даже получать высшее специальное образование. Но я знаю также, что учение лишь переводит на язык рассудка, искусства или богослужения то, что происходит в смиренных душах, когда в них живет один только Бог. Рассмотрим, например, учение о Святой Троице. Мы выразили его на языке греческой философии, из которой усвоили некоторые термины и категории, приведя их в соответствие с Евангелием. Нападки противников принудили нас использовать выражение господствовавшей тогда культуры. Мы стремились сохранить эти формы мысли постольку, поскольку они могут пригодиться и в наши дни. Но часто традиция бывает наносным слоем на поверхности земли, а важно знать, что на самом деле хотели тогда сказать. Тем более, что мы всегда утверждали, что не скованы рассудком, а лучше сказать, призваны выйти за его предел, так как Бог им не обусловлен.
В чем она, та истина, что за пределом рассудка? Эта истина — Бог в трех ипостасях. Мы были убеждены, что говоря так, мы верно следуем Евангелию. Привержены ли мы сейчас только этому выражению или тому, что оно тщится передать, его глубинному смыслу? Предположим, что в некоей данной среде это выражение больше не проходит, не передает послания. Что нам тогда делать? Заставлять этот народ изучать Аристотеля, чтобы прийти ко Христу? Или предложить ознакомиться с современной философией, чтобы научиться поклоняться Богу?
Мы хотели сказать, что Отец, Сын и Дух не поддаются счету. Это ограничило бы их, ведь счет — это действие рассудочное. А Троица — совсем иное, она не численного порядка. Бог не один, Он един. Это единство вечной любви в Боге между Отцом, Его Сыном и Его Духом. Мы говорим об Отце, Сыне и Духе только потому, что это открылось нам в Новом Завете.
Я стараюсь выразить ту мысль, что, говоря о Троице, мы просто хотим сказать, что Бог есть любовь. Когда мы говорим о Святых Дарах, о Божественной литургии и утверждаем, что во хлебе и вине открываются нам Тело и Кровь Христовы, мы хотим сказать, что Иисус из Назарета в этой встрече преображает нас в Себя. Он делает так, что каждый член общины начинает жить в каждом другом. Он преображает нас друг в друга. Так осуществляется единение между любящим Христом и любимым Им верующим и между всеми, кто любит Назарянина.
Вся твоя жизнь может уйти на попытки описания того, каким образом пребывает Христос в Святых Дарах; на попытки узнать, действительно ли Его присутствие, постижимо ли оно рассудком или возникает действием веры; на изучение различных подходов, споров, которые раздирали Церковь на протяжении всей ее истории. Возможно, твой подход будет православен, то есть настолько, насколько это под силу богословскому утверждению, близок к смыслу Святого Писания. Но если ты при этом не переживаешь Божественную литургию как тайну любви Божией к тебе и к общине, любви между тобою и каждым членом общины, то ты ничего не понял и лучше бы тебе предать огню и твои книги, и твое знание. Несомненно, для служения литургии нужно здание, нужен обряд, нужны правила, и величие, и красота искусства. Но если сквозь все эти завесы ты не узришь распятого Иисуса и свою распятую душу, не увидишь, как ты вливаешься в Него, а Он в тебя, а вы оба — в братьев и сестер, — тогда ты только теряешь время, оставаясь вдали от главного.
Нельзя быть уверенным в том, что древние всегда были близки к главному, и даже в том, что литургические тексты наилучшим образом приводят к нему. Ведь мы знаем, что те, кто составлял тексты, обряды, уставы, не всегда были самыми святыми и обладали самым здравым разумением. А стало быть, нам нужно постоянно трудиться над постановкой духовных вопросов, чтобы непрерывно очищать то, что нам передано, и чтобы быть уверенными, что наши выражения, наши каноны и комментарии пребывают в согласии с Божественным Откровением, а наша жизнь, освященная тем же Духом, стала еще ближе к этому Откровению, чем жизнь наших предшественников. Церковь — это здание, в основании которого — Бог и людское единство. Бог не может быть поставлен под вопрос, но слова и образ действия людей всегда должны ставиться под вопрос, чтобы видение Бога не замутнялось, чтобы мы были все более послушны Его воле, все более способны выразить ее и открыть другим. Это усилие к обновлению не только развивается в веках, но должно вовлечь в себя всех здесь и сейчас. Несомненно, нужно великое терпение, «чтобы никто не погиб». Но нужна еще одна нелегко обретаемая добродетель — желание слушать всех в духе соборности. В православном Предании соборность состоит не только в сопоставлении мнений, но, главным образом, в том, чтобы не презирать меньших братьев Иисуса, ибо кто–то из них может обладать истиной. В нашей церковной жизни, предполагающей слияние голосов и разнообразных харизм в едином Духе, главная трудность зачастую не в отвержении «малых сих», а в отказе от встречи различных направлений или духовных школ. Большая проблема — как ужиться между собой знающим. В том конфликте, который возник в Павлово время в Коринфской Церкви, столкнулись не малые с великими, а те, кто называли себя «Павловыми, Аполлосовыми, Кифиными, Христовыми». Разбираясь в этой проблеме, апостол, по–видимому, не запрещал никому предпочитать ему Аполлоса или Кифу законным духовным предпочтением, основанным на тех качествах, которые верующий мог найти в Павле, но точно так же и в Кифе, или наоборот. Все притоки встречаются в одной реке, которая есть Христос. Тот или иной апостол мог сознательно или бессознательно заслонять собою Лик Христов или лицо другого апостола, если считал себя одного живущим в полноте общения со Христом. Тот, кто ощущал себя так, был близок к катастрофе.
Одна из проблем Церкви в том, что мы часто скрываем ненависть, злобу или зависть за теориями, за ссылками на святые каноны либо за скорыми решениями, тут же признанными выражением церковной власти, тогда как они суть всего лишь проявление властного авторитаризма. А во имя этой власти мы пытаемся вовлечь людей в личные или партийные ссоры.
Труднее всего решить проблему того, каким образом мы приспосабливаемся к Божией власти. Одна из сторон этой проблемы заключается в том факте, что власть епископа исходит от Бога. В это веруют Церкви, верные древнему Преданию. Вопрос, однако, остается: как может епископ знать, основано ли то или иное его действие либо слово на этой Божией власти и не вызвано ли оно его собственными стремлениями, характером, личными страстями? Проблема эта тем острее, что держатели власти в Церкви, как и в монархиях, видят себя в совершенном союзе с Богом. Рациональный ответ на мой вопрос известен: он заключается в духе соборности, который должен преобладать среди епископов и верующих. Теоретически это так и есть, но речь здесь идет не о теории, не о простом рассудочном понимании. Все это в Церкви имеется в изобилии, но кто готов в экзистенциальном плане признать, что между ним и Богом — бездна?
Фактически на этот вопрос нет рационального или институционального ответа. Верно, что Церковь принимает принцип соборности, и каждый, таким образом, признает свою потребность в другом. Но в житейской практике эта система не обеспечивает экзистенциальной встречи между духовенством и верующими, или, как мы теперь говорим, мирянами. Даже постоянные консультации, будь таковые введены, не могут выносить окончательных решений. И даже если коллегиальная система ограничится встречей епископов в синодах, всегда найдется способ сделать исключение, столкнуть большинство с меньшинством. Есть столько понятий, о которых нельзя упоминать в христианстве, даже если к ним порой приходится прибегать для решения практических проблем. Система соборности не может быть основана на юридических нормах: как и в лоне Божества, ограничивающее понятие числа здесь неприменимо, иначе говоря, в области рассудка у меня нет на это удовлетворительного ответа.
Подобно Святой Троице и Евхаристии, соборность есть тайна, а в том смысле, что она дарована Богом, она может и не быть таковой. Она проявляется постольку, поскольку сердца уязвлены любовью, а души живут во смирении, в аскезе, в открытости, чем и позволяют Богу идти, куда Он хочет, и быть единственным носителем власти в телах, призванных умереть.
Дух общения
