сухом доке, винты закрыты чехлом.
Вспомнили известную историю, как в 56-м во время визита Хрущева прямо в Портсмуте под крейсером «Орджоникидзе» зарезали английского водолаза, впрочем, другие говорили, что его якобы убило внезапно провернувшимися винтами, третьи утверждали, что просто-напросто пристрелил из «мелкашки» в голову с борта один бдительный вахтенный лейтенант.
— Слышал эту историю, — сказал Григорьев. — Откуда только взялся труп без рук и головы, ума не приложу. Впрочем, голову и руки могли изъять, чтобы затруднить опознание. Системы сравнения ДНК тогда еще не было, а по группе крови идентификация очень ненадежна. Кроме того, в голове вполне могла остаться пуля.
Старик с удовольствием все это слушал: да-да-да, классно раньше работали, и теперь правды не узнаешь.
Еще вспомнили, что был такой отряд боевых пловцов «Вымпел» Первого главного управления КГБ СССР (внешняя разведка). Лично никого, кто бы там служил, Григорьев не знал. А кто бы тогда сказал? Помнится, один парень из класса служил в Болгарии водителем и то много лет ничего об этом ничего не рассказывал — давал подписку.
А еще говорят, вот-вот появятся безбалонные акваланги, способные извлекать воздух из морской воды, что, кстати, и делают постоянно рыбы и другие подводные существа. По сути, искусственные жабры. Это будет настоящий прорыв в освоении моря. Первыми, конечно, такие акваланги получать военные, а технологию засекретят.
Старик закивал: да, здорово было бы иметь такой акваланг. Любую границу можно пересечь под водой.
После этого познакомились. Про себя информацию старик дал скудную:
— Зови меня Александром Сергеевичем, или, если хочешь, дядя Саша, — тут все так меня зовут. Я давно один живу. Жена умерла. Сын уже лет десять обитает в Москве, приезжает редко. В отпуск они с женой ездят только за границу. У него дача куплена, не поверишь где — в окрестностях Барселоны. Представляешь? У меня соседка, Шура. Она боится умереть внезапно, утверждая, что у них в роду все умирали на ходу, иногда прямо на улице, предварительно ничем не болея. Тетка древняя у нее пила чай и тут же за самоваром и померла. Так и осталась сидеть. Это же большая удача так умереть, а не задохнуться от бронхита, — (Тут он ткнул желтым прокуренным указательным пальцем себе в грудь), — или рака легких, это же пытка: словно удавку потихонечку каждый день затягивают, пока не сдохнешь от удушья. У меня закадычный дружок так умер. Страшно было на него смотреть. Синий был, глаза выпученные. И все это проклятое курение. А тут умер на ходу: раз и все. Это большая удача!
Рука его непроизвольно потянулась к тлеющей сигарете. Старик взял ее, подержал, понюхал, потом с видимым сожалением положил назад.
— Значит, никогда и не курил? — опять пристал он к Григорьеву.
— Да у нас в роду никто не курил и не курит. Даже дед, хотя я его никогда и не видел.
— Погиб на войне?
— Еще до войны был репрессирован, говорят, умер под следствием.
— Печально. Запрос делали?
— Нет. Родители почему-то не хотят.
— А он сам был кто?
— Простой сапожник… Странно для сапожника, но, говорят, ни водки, ни табака на дух не выносил. Я тут читал мемуары Павла Судоплатова, он пишет, что тоже совершенно не переносил алкоголь…
Услышав имя Судоплатова, старик внезапно оживился:
— А ведь я его лично знавал, Пал Анатольича-то… Перекрещивались пару-тройку раз… Да…
Кстати, при ближайшем рассмотрении старик вовсе не создавал впечатления совсем уж дряхлого человека, однако на коже у него были заметны старческие пигментные пятна, и кожа его на висках напоминала древний пергамент, пронизанный веревочками склерозированных сосудов.
Старик, почувствовав в Григорьеве своего, завалил Григорьева огромным количеством информации, причем совершенно жуткой, неслыханной, как будто сам он пришел из другого времени и из другой страны. Старик, вероятно, держал ее в себе в течение многих лет, и тут под конец жизни она из него выперла, как тайна про ослиные уши царя Мидаса. Наверно, он просто не мог больше держать это в себе и унести на тот свет. Он был непосредственным участником жутких событий, тайной войны разведок в эпоху шпионов и тайных агентов, политических дрязг, перебежчиков и ядов. Размеры тайных операций были огромными. Рауль Валленберг, Троцкий, Бандера были только верхушкой айсберга. Немереное количество мелких людей просто пропало, вовсю шла охота на перебежчиков и двойных агентов.
И так продолжалось три вечера подряд. Потом это закончилось, потому что Григорьев уехал. Впрочем, многие детали не уточнялись или упускались. Фамилии не звучали вообще, только иногда имена, возможно измененные, или клички, или говорилось просто «был у нас один такой мужик».
Григорьев понял так, что старик был оперативным сотрудником разведки в золотую для шпионажа эпоху холодной войны. Огромное количество резидентуры было тогда рассеяно по всему миру, на случай военных действий подготовлены диверсионные акты на основных базах вероятного противника. Шла постоянная война разведок. Это было легендарное время отравленных зонтиков, яда кураре, спецсредств, микрофильмов и невидимых чернил. Всплыла какая-то история, как они вдвоем с еще одним товарищем кого-то зарезали и вывозили труп в чемодане, чтобы выбросить его в реку. По дороге автомобиль остановили жандармы. Они были на грани провала («Напарник мой тогда даже по-настоящему обоссался!»), но причиной остановки был разбитый задний фонарь, и главное было не сорваться и не показать виду, что они нервничают. Но и в этом случае их могли запомнить, поэтому в ту же ночь они выехали из страны и сменили документы. В другой раз им приказали кого-то ликвидировать, они это сделали, но потом оказалось, была ошибка: что-то там наверху спутали, а приказ с отменой задания опоздал буквально на минуту. И еще дед рассказал, как однажды пришел на квартиру к нелегалам, связь с которыми была на много лет законсервирована и которую вдруг решили восстановить.
— Я нашел адрес, осмотрелся, вошел в подъезд за кем-то из жильцов, поднялся на третий этаж и позвонил в нужную дверь. Открыли сразу же: видно думали, что соседи, явно ожидали звонка, расслабились. Тут же возникла немая сцена. Ждут, когда я начну их убивать. Я им говорю пароль, показываю письмо. Они молча смотрят, и я ощущаю страшное напряжение. Они все эти годы видно ждали вот такого вот момента. Жена чуть не в истерике: «Не вскрывай, оно отравлено!» Тогда я сам открыл письмо, помял, понюхал его, говорю: «Не волнуйтесь. Все в порядке. У меня нет оружия». Муж стал читать письмо, а жена его ушла на кухню как бы за чаем и вдруг выходит оттуда с револьвером в трясущейся руке и направляет его мне прямо в живот — вот-вот пальнет! Довольно неприятная, скажу тебе, была ситуация. В таком вот жутком напряжении находились люди, потому что они работали в страшное время и видели, сколько своих уничтожили ни за что ни про что. Бывало всю сеть вырубали. Да-а… Кстати, я своих издалека вижу. До сих пор могу человека из «наружки» определить по повадкам. В тебе такая черточка тоже есть, я сразу же и увидел. А с вашими водолазами мы как-то работали еще при Хрущеве. Да и потом одно было дело. Хрущев, кстати, тоже любил коньячку шлепнуть и шоколадной конфеточкой закусить. Всегда держали для него наготове. Да.
Он, наконец, дождался какого-то определенного момента, схватил тлеющую сигарету и сделал маленькую затяжку. Даже глаза прикрыл от удовольствия.
— С собой уносить многое не хочется. Судоплатов Павел Анатольевич в своих мемуарах тоже далеко не все рассказал. Про себя, заметь, ничего плохого вообще не написал: мол, всю жизнь честно служил Родине. А сейчас и Колчак вроде бы как считается герой-патриот и даже сам Деникин. Все вдруг оказались патриоты, кроме нас.
Григорьеву из тех историй запомнилась кличка Хохол. Хохол хорошо владел ножом, и непосредственно ему обычно поручали зарезать человека. Старик, тогда еще молодой оперативник, был у него на подхвате, что подержать, или придержать, чтобы не дергался.
— Убирали одного. Боялись, что уйдет на Запад, а он слишком много знал. Я его не виню: вернись он тогда в Союз, его тут же бы и ликвидировали без лишнего шума: смертельный укол и — в крематорий. И перебежать тоже проблема. На Западе, конечно же, примут и защитят, но для этого ведь надо кого-то и сдать — не просто же так, а потом всю жизнь оглядывайся, да и родных твоих здесь тоже по головке не
