– Ты чего это, Таисья Александровна, ведра по всей деревне разбросала? – И тут же ахнул: – Люська! Люська моя! Ты как здесь? Ты почему здесь? Я ж тебя по всей деревне…
– Но, но, Николай Витальевич, вы не очень-то руки протягивайте! – прикрикнула бабушка Тася, сгребая Юлу на руки. – Никакая она не ваша, а была бы ваша, так чего ж она в колодце делала?
– Где? – вытаращил глаза дед Телятьев. – Я ее неделю назад из городу привез… на вокзале подобрал, а вчера она у меня пропала, и как улизнула, ума не приложу…
– Ты поменьше-то болтай, – рассердилась бабушка Тася, – собака сама в колодец не прыгнет!
Дед Телятьев обиделся.
– Ты что же, Таисья Александровна, первый день меня знаешь? Или мы с тобой всю жизнь забор в забор не прожили? Иль не знаешь, какое я отношение к любой скотине имею?
Это была правда, дед Телятьев сильно зверей любил, и у него дома всегда кто-нибудь жил, “квартировал”, говорил он. То стриж с поломанным крылом, то ежик, которого он в реке в наводнение выловил, то кошки-собаки… Его даже прозвали в деревне Дедом Мазаем. Бабушка Тася все это прекрасно знала, но не смутилась.
– Как же, скажи, она в колодец попала? С неба, что ли?
Дед Телятьев ласково прищурился.
– С неба не с неба, Таисья Александровна, а мысль твоя верная… Я твое ведерочко когда сейчас прибирал, приметил: у колодца-то сугроб наметен, прямо до краю. Бежала, поди, моя Люська по сугробу да и свалилась, она больно резвая…
– Может, и так, – подумав, согласилась бабушка Тася. – А только все одно: никакая она теперь не твоя, и зовут ее уж целый день как по-другому. За ведро спасибо, а что случилось, то случилось, так что…
Дед Телятьев присел перед Юлой, погладил ее большой своей ладонью, сказал, улыбаясь в бороду:
– Эх, Люська, суровая у тебя хозяйка теперь будет. Лучше б ты дома сидела…
– Ладно вам шептаться-то, Николай Витальевич, пойдем чай пить. Замерз, поди, пока ведро тащил.
И они пошли пить чай. Юла осталась жить у бабушки Таси, но так как была умна не по-собачьи, то бегала есть и к деду Телятьеву. У него и миска для нее всегда стояла, и лежала конфетка в кармане, потому что Юла была сластеной.
– Ласковый теленок двух маток сосет, – усмехался дядя Саша, видя, как Юла, пообедав дома, бежала через дыру в заборе к Телятьеву. Характер у нее и правда был ласковый. Только пьяных она сильно не любила, заливалась злобным лаем и скалила белые клыки…
Все это рассказал Динке Юрась, пока они сидели на поленнице у сарая. Юла тоже была тут. То копала нору у морковной грядки (“Крот, что ли, завелся”, – сказал Юрась), то подбегала к ребятам, обнюхивала с ног до головы Динку и тыкалась в ладони (“Знакомится”, – усмехался Юрась). Необыкновенные были у Юлы глаза, темные, умные. Динка даже решила, что никакая она не собака, а заколдованная принцесса. Спросить у Юрася, конечно, постеснялась, но относиться к Юле стала по-особенному.
– Айда в лес? – предложил Юрась.
– А мама?
– А чего мама? Думаешь, не разрешит? – он тут же подскочил к окну. – Тетя Катя! Мы с Динкой в лес! – и, не дожидаясь ответа, пошел к калитке. Динка бросилась за ним, а Юла за Динкой.
– Долго не ходите! – крикнула им Катя вдогонку. – Подружились, – вздохнула она, садясь за стол.
Бабушка Тася промолчала. Саша хмыкнул.
– Ты когда в город? – спросил он Катю.
– Не знаю еще… Поживем немножко, пусть привыкнет… – она посмотрела на бабушку Тасю. – Мам, ну, что ты мне ничего не скажешь? Как тебе новая внучка?
Бабушка Тася плечами пожала, встала из-за стола, стала тарелки убирать. Катя тоскливыми глазами посмотрела на брата. Он ободряюще улыбнулся ей: ничего, мол, привыкнет, надо подождать.
– Чего говорить-то? – сказала тут бабушка Тася. – Дите и дите. Чужих детей, говорят, не бывает.
Катя шумно выдохнула, улыбнулась Саше. И он заметил, что глаза ее блестят и вот-вот сорвутся с ресниц слезы. Он сказал быстро и деловито:
– Я поговорил с Артемьевым, он возьмет тебя на работу, надо только тебе сходить к нему…
– Спасибо, Саш, я… давай во вторник?
– Ладно, я ему позвоню.
Много деревьев в лесу, и все разные.
– У нас здесь только сосны растут, никаких других не встретишь, – с гордостью сказал Юрась. – Ну, у ручья есть черемуха, да у Ямолги – ивы. Ну, шиповник встречается, только это же не дерево, так… А сосны, думаешь, простые? Не-ет, они корабельные называются, это потому, что из них мачты на кораблях раньше ставили. Смотри, какие они, – одна к одной!
Но для Динки у каждой сосны свое лицо. Юрась лез в горку, щелкая сухим стеблем по траве, а Динка замерла. Среди других высоких, стройных – ко-ра-бель-ных! – сосен стояла одна – особенная. Высокая? Да, выше всех! Огромная, ветки – мосты… Но даже не в этом дело. Ствол сосны сиял, охваченный солнцем. Динка будто видела под твердой корой золотые потоки смолы. Они лились реками, светились, и свет их освещал и сосну, и траву вокруг, и другие сосны, и Динку… Это было сильное дерево. ЖИВОЕ.
Динка поднесла ладошку к стволу. Даже на расстоянии она почувствовала, какая теплая у него кора. Тогда Динка погладила ствол и прижалась щекой.
– Ты где там? – крикнул Юрась. Динка испуганно вздрогнула и бросилась догонять. Она несколько раз обернулась, чтобы запомнить место, где растет ЕЕ сосна, потому что Динка сразу поняла, что захочет прийти сюда еще и еще.
И на следующий день, и потом водил Юрась Динку по лесу. Сосны вокруг стояли величавые, спокойные. Динка то и дело задирала голову и смотрела вверх, туда, где в синей-синей синеве шептались с ветром колючие сосновые лапы. А когда уставала, то садилась прямо на землю, прижималась к стволу спиной. Набирала в ладонь горсть земляники, опрокидывала в рот. Динка может весь день бродить по лесу и с Юрасем, и с мамой, и совсем одна. Она бы и бродила, если бы не боялась, что бабушка Тася ее потеряет. Хороший друг ее лес, с ним никогда не скучно.
Волшебная поляна
Мама пожила в Легких горах три дня и уехала в Лесногорск. Динка знала, что так надо, что у мамы много дел, но все равно было грустно. С мамой уехал и Юрась. Дядя Саша сказал, что все они будут приезжать на выходные. Динка скучала. Она слонялась по двору, ходила хвостиком за суровой бабушкой Тасей – из дома в летнюю кухню, с кухни в огород, из огорода в стайку, потом снова в дом… Динка ходила за бабушкой Тасей, а Юла ходила за Динкой. Динка училась у бабушки Таси молчать, но Юла молчать не умела. Она то заливалась лаем на соседа, то рычала на петуха, то фыркала, почуяв крота у свекольной грядки… Бабушка Тася сердилась и гоняла Юлу. Динка Юлу жалела. Она открывала ворота, и они шли гулять.
Динка любила подолгу гулять с Юлой. Сначала они шли по улице, по деревянному тротуару, и Динка всегда снимала сандалии, чтобы лучше чувствовать, какие доски гладкие и теплые. Юла рыскала в траве, выискивая мышиные норы. Деревянный тротуар заканчивался вместе с улицей, там, где начинался спуск к реке. Спуск был крутой и плавно изгибался сначала в одну сторону, потом в другую. Динка всегда здесь бежала бегом, чтобы было страшнее. А тормозила только у самой воды. Вот она, Ямолга. Вода у Ямолги коричневая, ласковая. Здесь, у деревни, река поворачивает к Шиху, течение быстрое, перекат на перекате. Поэтому купаться все ходят к Причальной скале или, как здесь говорят, к Причалам, хотя, конечно, никакого причала нет и в помине. Есть невысокая скала, похожая на огромного медведя, стоящего на четырех лапах и выгнувшего спину, в скалу вбиты железные болты с кольцами. Раньше, когда Ямолга была судоходной, здесь швартовались рыбацкие лодки и пароходики, только это так давно было, что даже бабушка Тася не помнит. Ямолга давно обмелела, сейчас по ней только на резиновой лодке и можно проплыть. А железные болты с кольцами так и остались в скале. Здесь, около Причальной скалы, хорошо купаться. Вода течет дремотно, ласково… Жаль, мама взяла с Динки честное слово, что одна она в воду не полезет. Да и Юлу жалко. Юла воды боится. Когда кто-нибудь из своих заходит в воду, Юла начинает бегать по берегу и жалобно скулить, будто вернуться просит, а потом, отчаявшись, бросается следом. Плывет, а глаза такие
