соседями не общаетесь. Не интересуетесь простым народом! А ведь здесь не природа, здесь настоящая жизнь.
— Да, — вынужден был признать я. — Это вы меня тонко поддели.
Гольфстримова передернуло. Он уставился на меня с плохо скрываемым презрением. Но, как писателю, я был ему любопытен. Природа его интереса была мне понятна. Он искренне не понимал, почему откровение о месторасположении настоящей жизни не повергло меня в кромешный ужас. Если бы кто-то сказал нечто подобное ему, Гольфстримову, он бы немедленно сгорел со стыда. Принимая во внимание его нынешнее умонастроение, это было единственно возможной эстетически осмысленной реакцией на подобное оскорбление. Дело в том, что в последнее время он объявил себя квасным патриотом. Что это означает, честно говоря, я не понимаю. Наверное, что-то связанное с сохранением древних традиций и верований. Мне кажется, что и сам Гольфстримов не до конца отдает себе отчет в том, что излишне изощренная, на мой взгляд, игра, которую он затеял, а то, что это игра, сомнения не вызывало, до добра не доведет.
— Я, знаете ли, человек городской. Город люблю. Я на природе даже книжку писать не могу, раздражает меня все подряд, воздух одуряет, понимаете, он колышется, дует, чем постоянно отвлекает меня от работы, очень трудно сосредоточиться.
— А я в деревне прижился. Мне здесь хорошо. Община признала меня ходатаем по делам. Я справляю мужикам бумажки, жалобы пишу. Это дело настоящее, правильное. Так наши деды жили и нам завещали.
У меня появилась возможность съязвить, и упускать ее я не стал.
— Оказывается, квасной патриотизм передается через поколение. Отец-то ваш, я слышал, из профессоров? Забавно, не находите?
— Про отца ничего плохого сказать не могу. Это ведь он привил мне любовь к земле. А вообще-то вы правы в своем ехидстве. все беды от грамотности. Кто старших по званию не любит, тот и бедствует сильнее других. И это правильно. Не следует заумью своей сбивать мужиков с пути истинного. Справный мужик, он картоху посадил и на зиму прокорм родителям, жене и деткам обеспечил. Так испокон века было и, даст Бог, будет и дальше. А романами и рассказами прокормить народ нельзя.
— Представляете, дачу мою разграбили. Пришлые или местные сподобились, не слыхали? Неужели картохи для прокорма не хватило?
— Мне про то неизвестно.
— А что же ваша община терпит мародеров?
— Эту проблему мы решаем. Вот недавно организовали дружину самообороны. Патрулируем. Готовы добро свое защищать. Спуску врагам не дадим.
— А как же со мной так получилось?
— Избы дачников мы стороной обходим. Вы к нам без спроса понаехали. Знаться с нами не хотите. Община не желает нести ответственность за ваше имущество.
— Понятно. Ну, рад был повидаться. Я поехал.
— Бывайте. Слышал я, что издательство «Пятое измерение» отправляют на выселки. Это правильно, это хорошо. Человек должен в поте лица своего пищу растить, а не облыжно зубоскальничать. Взяли моду начальников ругать. Общество сильно своей структурой. Наши предки не зря придумали табель о рангах. Во всем следует искать повод для оптимизма. Предположим, произойдет жизнеутверждающее чудо — и забросят пацаны свои писания и начнут картоху растить или свеклу. Вот и будет польза. Придет время, и вы со мной согласитесь.
— Странно, — удивился я. — По вашим словам получается, что начальников ругать нельзя. Согласно табели о рангах, так? Но их нельзя и хвалить. Явно не Божиим промыслом их к нам занесло, если бы Божиим промыслом, то об этом обязательно бы объявили. Зачем скрывать такой красивый факт? А политики молчат. Официально принято считать, что начальники взялись неведомо откуда. Свалились на нашу голову яко коршуны. Некоторые горячие головы, вообще, считают их инопланетянами. А что? В таком подходе есть свой резон. Начальников никто не видел. Их вид таинственен, их способности загадочны. Почему мы считаем, что они обязательно должны быть людьми? А вы, когда говорите, что начальников нельзя ругать, еще более запутываете ситуацию. Вообще ничего непонятно.
— Опять игра смыслов! — после моих невинных, как я считал, слов Гольфстримов пришел в ярость. — Опять литературщина! Я говорил о почитании начальников в исконном смысле этого слова. О соборном почитании данных нам провидением руководителей: государственных и нравственных. Самозванцы, которых почему-то все называют славным титулом начальники, здесь явно не при чем. Мне действительно о них ничего неизвестно. И я ничего о них знать не желаю!
— что-то личное?
— А вот и да!
— Вы меня заинтриговали.
— Разве вы, Иван, не слышали о списке нерентабельной литературы?
— Признаться, нет.
— Как я посмотрю, вы и собственные интересы ленитесь защищать, — произнес Гольфстримов с грустью. Он уже не упрекал, он констатировал. — Полгода назад по указанию начальников этих самозваных был утвержден список запрещенной литературы, попавшие в него книги не могут быть опубликованы ни при каких обстоятельствах.
— Вы говорите о списке экстремистской литературы?
— Если нежелательные книги могут быть квалифицированы как экстремистские, они попадают в список экстремистских. Если же это затруднительно, они включаются в список нерентабельных. Публикация книг из списка нерентабельных карается строже, чем публикации из списка экстремистских. Это проверено.
— И ваша книга попала...
— Именно. Отныне я автор нерентабельного рассказа. Какая гнусность! Кстати, слышал, что в списке значится и ваше новое сочинение, которое вы самокритично называете текстом. Пермяков уже объявил, что ваше творение вылетело из плана?
— В общем, да, — признался я. — И что теперь делать?
— Сухари сушить и переходить на домашний квас. А еще лучше прибиться к нашей общине и... Приезжайте с чистым сердцем, попросите народ, они вас примут.
— Боюсь, что тогда мне придется выращивать картоху.
— Совсем не обязательно. Вот я, например. Проснувшись утром, сажусь писать рассказ. А когда голова станет тяжелой, отправляюсь на пашню: перекапывать грядки, окучивать картошку, вносить навоз под будущий урожай. Урожай — это важно, но мой рассказ важнее.
— А если попробовать сунуть им взятку? Начальникам этим новоявленным. Наверняка возьмут. Почему бы им не взять? Начальники приходят и уходят, а размер взятки во все времена зависит только от цены нефти на бирже.
— Вы считаете себя самым умным? Этим вопросом серьезные люди озаботились. Пытались. Но не прошло.
— Почему? — в своей гордыне я давно считал, что новыми рассказами о начальниках меня удивить нельзя, но жизнь, как всегда, оказалась сложнее любых представлений. Чтобы начальники взяток не брали, это, знаете ли...
— А потому, Ваня, что деньги начальников давно уже не интересуют. Тем более, те жалкие гроши, которые вы способны собрать, отказавшись на пару месяцев от пива. У них этих денег — выше крыши. Понимаете, Иван, они сами их печатают. По мере необходимости.
Однако. Я вспомнил, что недавно уже слышал подобные рассуждения, практически слово в слово, от Пермякова. Выходит, они черпают информацию из одних источников? Никогда бы не подумал!
— А как насчет борзых щенков?
— Пробовали и с подходцем. Но и тут конфуз вышел. Удивительно, но начальники ничем не интересуются и ни в чем не нуждаются, я о таком стойком состоянии духа прежде не слышал. Так, глядишь, борцы с коррупцией останутся без работы.
— Странные и непонятные вещи вы рассказываете. Обязательно должно быть что-то. Плохо
