ищете.
— Есть, есть, но нам от этого не легче. Гротавич. Им нужен гротавич.
— А что это такое?
— В том-то и загвоздка. Никто не знает, что это такое. Известно только, что начальникам нужен только он. Вот, как только узнаю, что такое гротавич, сейчас же раздобуду достаточное количество и сделаю так, чтобы оставили начальники нашу общину в покое. Чтобы жили мы по своим законам, согласно народным традициям.
Честно говоря, думать, анализировать и сочинять тексты мне нравится гораздо больше, чем общаться с людьми. Означает ли это, что я не люблю людей? Может быть, но только самую малость.
Некоторое время я смотрел, как Гольфстримов, закинув на плечо лопату, бредет по дороге в сторону своего огорода. Страсть к земледелию у меня так и не возникла.
Мелкие крупинки снега падали на лобовое стекло и, не успевая растаять, аккуратно сгребались щетками стеклоочистителя. По краям стекла, возле передних стоек, уже образовались два небольших сугробчика, однако асфальт все еще оставался черным. Лишь замерзшие лужи тускло отсвечивали в лучах автомобильных фар, да обочины заметно побелели.
Дорога была пуста, что неудивительно для столь позднего часа — в конце ноября в этих краях и днем не часто встретишь машину. Автобусы с окончанием дачного сезона почти не ходят; мимо проносились лишь редкие грузовики со щебенкой да легковушки со случайными дачниками — вот и весь транспортный поток.
И чем ближе был Петербург, тем лучше я себя чувствовал. Что ни говори — а я, Иван Хримов, человек сугубо городской. Странно, но стоит выбраться «на природу», со мной происходит одна и та же неприятная история — голова словно бы наливается тяжестью и перестает работать. Мысли путаются, думать удается с большим трудом. Я этого страшно не люблю. Друзья утверждают, что виновато «кислородное отравление», но что-то не верится. Не люблю деревню, вот и все. Для правильного функционирования организма мне подавай каменные джунгли.
Голова, ты моя головушка, что же ты меня не слушаешься! Это неправильно. Вполне благодушный разговор с Гольфстримовым оставил самое неприятное впечатление. Я не мог отделаться от навязчивой мысли, что от меня ускользнуло что-то по-настоящему важное. А подсознание не обманешь. Дело было не в начальниках. что-то другое развело нас по разные стороны баррикад. что-то более важное и неотвратимое. Ну, это я, конечно, загнул! Какие баррикады! Ерунда. Делить нам нечего, как, впрочем, и совместно приумножать. Вот это уже ближе к сути. Оказалось, что мы настолько разные, что об этом ни в сказке сказать, ни пером написать. Наша встреча закончилась со счетом ноль — ноль. Проблемы Гольфстримова оставили меня равнодушным, а мои проблемы оставили равнодушным его. В животном мире так преисполненная равнодушия белка пробегает мимо в упор ее не замечающего зайца. Не могу сказать, что ситуация кажется мне ужасной, нет, правильнее назвать ее странной.
А виноват, естественно, во всем только я.
Анна обычно переживает, когда у меня не получается глава. Представляю, что бы она сказала, услышав рассуждения о пяти причитающихся мне читателях, о неумолимо надвигающемся будущем — мире, где будут обитать новые папуасы, о полнейшей бесперспективности дальнейших занятий литературным трудом и, наконец, о неизбежной смерти самой литературы. Надеюсь, что она не догадывается о том, что я пишу только для собственного удовольствия, потому что, как случайно выяснилось, благополучно попал в список сочинителей нерентабельной литературы, освободив фронт работ, а следовательно, и возможность получать гонорары более расторопным собратьям по перу. Или уже догадалась, потому и ушла. Я почувствовал, как у меня загорелись щеки. Нормальный человек на моем месте давно бы с литературой завязал. Но, как верно отмечено, нормальные люди крайне редко становятся писателями. Сочинительство — это ведь своего рода мания. Психическое расстройство, точнее, психологическая предрасположенность. Человеческие обоснования «неписания»: катастрофическое сокращение числа читателей, бесперспективность бесплатной работы, невостребованность и низкий социальный статус — такие веские и ясные для нормальных людей, лично мне кажутся несерьезными.
Нет, нет, они бы и для меня выглядели убедительными, если бы не одна малость. Я больше не считаю себя частичкой общества или, бери выше, человечества. Застарелый эгоизм, а что же еще, как ни эгоизм, заставляет меня держаться в стороне от мира нормальных людей. По счастью, не я первый пришел к подобной мысли. Можно привести огромное количество примеров поведения более чем достойных писателей, вынужденных однажды сделать свой выбор не в пользу человечества. Как справедливо сказал однажды мой знакомый: «Я хотел отдать свою работу людям, но она оказалась им не нужна. Что тут поделаешь. Не хотите — и не надо! Как-нибудь обойдусь». Признаться, в мире идей мне приятнее жить, чем в мире людей.
Вот тут у нас с Гольфстримовым расхождение и вышло. Он про будущее знает ничуть не меньше меня. Чувствует наступление эпохи папуасов. И вывод делает точно такой же, как и я — нужно продолжать жить в свое удовольствие и по собственным правилам. Беда лишь в том, что правила у нас оказались абсолютно разные. Гольфстримов рассчитывает с помощью общины остановить будущее, раньше про таких любили говорить: «пытался встать на пути прогресса», а я сопротивляться наступлению нового мира не готов. Довод, что он враждебен, представляется недостаточно веским. К одним враждебен, а к другим, наоборот, дружественен, обычная история. В отличии от Гольфстримова я отказываюсь считать привычный мне образ жизни единственно возможным образцом для подражания. Нам будет очень сложно договориться. А жаль. Но, конечно, в его народную дружину я записываться не собираюсь.
Мои размышления были неожиданно прерваны. Из-за небольшой горки, ослепляя меня фарами, на шоссе выполз огромный грузовик. Через пару минут, тяжело урча дизельным двигателем, грузовик прошел мимо, таща за собой длиннющие бревна. Шум дизеля вскоре растаял в ночи, и вновь тишину нарушало лишь убаюкивающее шуршанье колес. Я попытался мысленно вернуться к анализу разговора с Гольфстримовым. Ощущение, что я упустил в его словах что-то важное, осталось. Но что конкретно — сообразить не удавалось. Вспомнил все: слова, жесты и гримасы, которыми он их сопровождал, даже интонацию. Но все впустую. И в этот момент меня опять ослепили автомобильные фары.
На этот раз свет шел сзади, отражаясь в зеркалах моего автомобиля. На огромной скорости меня нагоняла крупная машина, далеко вперед высвечивая шоссе мощными фарами. Подчиняясь мальчишескому азарту, я надавил на газ, но машина неуклонно приближалась. Уже было видно, что это внедорожник, и по мере приближения от дальнего света фар, который водитель внедорожника почему-то не выключил, у меня пошли круги перед глазами.
Я подвинул кресло немного вперед. Колени уперлись в руль, и раздражающий свет сзади исчез. Эти отморозки на дорогах потому себя так и ведут, что никто не хочет с ними связываться. Может быть, он думает, что я заторможу и прижмусь к обочине? Черта с два. Если ему так хочется обогнать меня — пожалуйста, встречная полоса свободна. Расстояние сократилось до нескольких десятков метров. Давя широкими шинами свежий снежок, внедорожник добавил скорости и пошел на обгон, влетая на очередную горку. Соревноваться с ним в скорости не было никакой возможности, и чтобы не выслушивать порцию грязных ругательств, я поплотнее закрыл форточку, включил радио громче и подвинул кресло в прежнее положение.
Подняв взгляд на шоссе, я обомлел. На вершину горки навстречу нашим мчащимся машинам, медленно вполз тяжелый грузовик. Мои руки, судорожно вцепившиеся в руль, повлажнели. Тормозить нельзя — немедленно улетишь в кювет или на встречную. Видимо, так же думал и водитель внедорожника, отжавший, судя по всему, педаль газа до пола. Чудо японской техники рвануло вперед со страшной силой, летя навстречу грузовику. Чтобы избежать лобового столкновения, водитель внедорожника взял резко вправо, подрезав меня. что-то неприятно звякнуло, машину резко толкнуло вправо, я с трудом сумел удержаться на дороге. Страх пришел, когда все уже было позади. Неужели пронесло?
Медленно отпуская педаль газа, я увидел в зеркале удаляющийся тягач, а впереди стремительно уменьшались в размерах габаритные огни внедорожника.
Долго не мог успокоиться. Руки тряслись, в голове шумело, в висках словно молот стучал,
