Суслова не наивничает: она наслаждается борьбой и опасностью. Она ведет любовную дуэль рассчитано и коварно. Любовники — враги достойны друг друга.
В Баден–Бадене Достоевский проигрывается до тла; он признается брату, что верил в свою систему, хотел выиграть много денег 'для себя, для него, для жены, для написания романа '. В первые четверть часа выиграл 600 франков. 'Это раздразнило. Вдруг пошел терять и уже не мог удержаться и проиграл все до тла '. В отеле они с Сусловой каждую минуту дрожали, что подадут счет, 'а у них ни копейки — скандал, полиция… гадость! Часы заложили в Женеве '. 'О подробностях моего путешествия вообще, продолжает он, расскажу на словах. Разных приключений много, но скучно ужасно, несмотря на А. П. (Аполлинарию Прокофьевну) '.
В Баден–Бадене Достоевский встречался с Тургеневым. Внешне отношения между двумя писателями приятельские, но в письме к брату он одним словом выдает свою глубоко запрятанную враждебность. 'В Баден–Бадене видел Тургенева. И я был у него два раза и он был у меня. Тургенев А. П. не видел. Я скрыл. Он хандрит, хотя уже выздоровел с помощью Бадена. Живет со своей дочерью. Рассказывал мне все свои нравственные муки и сомнения, сомнения философские, перешедшие в жизнь. Отчасти фат. Я не скрыл от него, что играл. Давал мне читать 'Призраки 'а я за игрой не прочел, так и возвратил не прочтя '. Можно предположить, что проигравшийся Достоевский занял у Тургенева небольшую сумму денег и много лет не мог возвратить долга. Этого унижения он никогда не простил 'баденскому буржуа '(как называл себя Тургенев). Если это предположение правильно, то встречу двух писателей в Бадене в сентябре 1863 года следует считать началом открытой вражды между ними. Михаил Михайлович отвечает брату отчаянным письмом: 'Как жаль, что ты не взял 'Призраки 'Тургенева. Ты такого маху дал, что я и сказать тебе не могу~. Знаешь ли ты, что значит теперь для нас Тургенев? Во всяком случае, я должен иметь журнал,, иначе я погибну. У меня долги, и я сгнию в долговом отделении. А мое семейство? Если можно, на обратном пути заезжай в. Баден и исхить у него повесть. Как бы ни назывался наш журнал, а начать повестью Тургенева — ведь это успех '.
Достоевский испуган и пишет Тургеневу из Турина (18 октября 1863) усиленно любезное письмо: 'Пишу Вам откровенно: Ваша повесть 'Призраки 'и именно в ноябрьском номере для нас колоссально много значит… Я еще в Петербурге решил быть в Бадене (но не затем, зачем я приезжал), а чтоб видеться и говорить с Вами. И знаете что: мне много надо было сказать Вам и выслушать от Вас. Да у нас как?то это не вышло. А сверх того вышел проклятый 'мятеж страстей '(т. е. рулетка) '.
Из Бадена странные путешественники едут через Турин в Рим. Там снова полное безденежье. Писатель умоляет Страхова занять в счет будущего рассказа 300 рублей у Боборыкина, редакт тора 'Библиотеки для чтения '; если тот не даст, обратиться к Некрасову. В конце письма сообщение о прилежном изучении славянофилов и необычайно меткая их оценка: ^Славянофилы, разумеется, сказали новое слово… Но какая то удивительная аристократическая Сытость при решении общественных вопросов '.
Путешествие Достоевского с Сусловой продолжалось два месяца; в конце октября они расстаются; он возвращается в Россию, она остается заграницей. Роман был кончен; предстоял еще эпилог — мучительная встреча в Висбадене в 1865 году. Но Достоевский не разлюбил свою мучительницу. Через мйого лет каждое письмо ее приводило его в тяжелое волнение — о том свидетельств ует его вторая жена Анна Григорьевна. В 1865 году, в письме к сестре Сусловой, Надежде Прокофьевне, писатель откровенно говорит о своей 'роковой любви '.
'Аполлинария — большая эгоистка. Эгоизм и самолюбие в ней колоссальны. Она требует от людей всего, всех совершенств, не прощает ни единого несовершенства в уважение других хороших черт, сама же избавляет себя от самых малейших обязанностей к людям. Она корит меня до сих пор тем, что я недостоин был любви ее, жалуется и упрекает меня беспрерывно, сама же встречает меня в 63 году в Париже фразой: 'Ты немножко опоздал приехать ', т. е. что она полюбила другого, тогда как две недели тому назад еще горячо писала, что любит меня… Я люблю ее еще до сих пор, очень люблю, но я уже не хотел бы любить ее. Она не стоит такой любви… Она меня третировала всегда свысока… Она не допускает равенства в отношениях наших. Ведь она знает, что я люблю ее до сих пор. Зачем же она меня мучает?»
Ответ на этот жалкий вопрос в дневнике Сусловой. Она мстила Достоевскому за какое?то страшное оскорбление — настоящее или воображаемое. 'Мне говорят о Федоре Михайловиче, — я его просто ненавижу…. Когда я вспоминаю, что была я два года назад, я начинаю ненавидеть Д. Он первый убил во мне веру… Теперь я чувствую и ясно вижу, что не могу любить, не могу находить счастье в наслаждении любви, потому что ласки мужчины будут напоминать мне оскорбления и страдания '. В последнюю тайну этой любви–ненависти между Достоевским и Сусловой мы проникнуть не можем.
В 1880 году, за год до смерти писателя, сорокалетняя Суслова выходит замуж за двадцатичетырехлетнего журналиста В. В. Розанова, через шесть лет бросает его, влюбившись в молодого еврея Гольдовского. Розанов yмoляef ее вернуться, она отвечает: 'Тысячи мужей находятся в вашем положении и не воют — люди не собаки '. Двадцать лет, из злобного упрямства, она не дает ему развода.
Розанову принадлежит живописный портрет 'Суслихи ' — инфернальной женщины '.
'С Суслихой я первый раз встретился в доме моей ученицы А. М. Щегловой… Вся в черном, без воротничков и рукавчиков (траур по брате), со следами былой (замечательной) красоты, она была 'русская легитимистка '. Взглядом опытной кокетки она прияла, что 'ушибла 'меня — говорила холодно, спокойно. И словом, вся… 'Екатерина Медичи '. На Катьку Медичи она в самом деле была похожа. Равнодушно бы она совершила преступление, убила йгы слишком равнодушно; стреляла бы в гугенотов из окна в Варфоломеевскую ночь — прямо с азартом. Говоря вообще, Суслиха действительно была великолепна, я знаю, что люди были совершенно ею покорены, пленены. Еще такой русской я не видал. Она была по стилю души совершенно русская, а если русская, то раскольница бы 'поморского согласия ', или еще лучше — 'хлыстовская богородица '.
Глава 12. Журнал 'Эпоха '. 'Записки из подполья '.
В России Достоевского ждала умирающая жена. Он перевозит ее из Владимира в Москву и не покидает до самой ее смерти. Состояние больной ужасно. 'У Марии Дмитриевны, сообщает он сестре жены, поминутно смерть на уме; грустит и приходит в отчаянье. Такие минуты очень тяжелы для нее. Нервы у нее раздражены в высшей степени. Грудь плоха и иссохла, как спичка. Ужас! Больно и тяжело смотреть '.
Наступает трагический для Достоевского 1864 год. Дело о возобновлении журнала подвигается медленно. Михаил Михайлович придумывает новые названия: 'Правда ', 'Дело ', — цензура их отвергает. Наконец, с большим опозданием приходит разрешение на издание 'Эпохи '. Подписка была сорвана: объявление о новом журнале появилось в 'СПБ Ведомостях 'только 31 января 1864 года. Январский, номер выходит в марте; внешний вид его приводит писателя в отчаяние: некрасивая обложка, дешевая бумага, дурной шрифт, масса опечаток. У редактора денег нет, типография работает в кредит; сотрудникам не заплачено. Когда через год 'Эпоха 'прекратила свое бедственное существование, оказалось,, что на нее было истрачено все наследство братьев после смерти дяди Куманина (около 20ти тысяч) и оставалось 15 тысяч долга. Для первого номера Тургенев присылает свои 'Призраки '. Достоевский расхваливает автору его произведение. 'По моему, пишет он, в 'Призраках 'слишком много реального. Это реальное — есть тоска развитого и сознающего существа, живущего в наше время, уловленная тоска. Этой тоской наполнены все 'Призраки '. Это — 'струна звенит в тумане '. Но брату он сообщает свое искреннее мнение: 'По моему, в них ( 'Призраках ') много дряни: что?то гаденькое, больное, старческое, неверующее от бессилья, одним словом, весь Тургенев с его убеждениями '. Любезные письма и комплименты были притворством. 'Витязь горестной фигуры 'не простил своему обидчику. С годами ненависть его к 'гаденькому 'неверию европейца Тургенева вес растет.
Писатель принимает горячее участие в судьбе 'Эпохи '; советует брату завести в журнале критический отдел под заглавием 'Литературная летопись ', обещает ему 'великолепную 'статью на теоретизм и фантастизм теоретиков 'Современника 'и другую о Костомарове, собирается написать разбор 'Что делать? 'Чернышевского, 'Взбаламученного моря 'Писемского — и ничего не пишет. 9 февраля он признается: 'Не скрою от тебя, что писание у меня худо шло… 'Вместо критической статьи о Чернцшевском, он задумывает
