мещанин по происхождению и живущий в крайней бедности, по легкомыслию, по шаткости в понятиях, подцавшиоь некоторым странным «недоконченным» идеям, которые носятся в воздухе, решился разом выйти из скверного своего положения. Он решился убить одну старуху, титулярную советницу, дающую деньги на проценты. Старуха глупа, глуха, больна, жадна, берет жидовские проценты, зла и заедает чужой век, мучая у себя в работницах младшую сестру. «Она никуда не годна», «для чего она живет?» «Полезна ли она хоть кому нибудь?» и т. д. Эти вопросы сбивают с толку молодого человека. Он решает убить ее, обобрать, с тем, чтобы сделать счастливою свою мать, живущую в уезде, избавить сестру, живущую в компаньонках у одних помещиков, от сластолюбивых притязаний главы этого помещичьего семейства, — притязаний, грозящих ей гибелью, докончить курс, ехать за границу, а потом всю жизнь быть честным, твердым, неуклонным в исполнении «гуманного долга к человечеству», чем уже, конечно. «загладится преступление», если только можно назвать преступлением этот поступок над старухой, глухой, глупой, злой и больной, которая сама не знает, для чего живет на свете, и которая через месяц, может быть, сама собой померла бы. Несмотря на то, что подобные преступления ужасно трудно совершаются, т. е. почти всегда до грубости выставляют наружу концы, улики и проч. и страшно много оставляют на долю случая, который всегда почти выдает виновника, ему совершенно случайным образом удается совершить свое предприятие и скоро и удачно. Почти месяц он проводит после того до окончательной катастрофы. Никаких на него подозрений нет и не может быть. Тут?то и развертывается весь психологический процесс преступления. Неразрешимые вопросы восстают перед убийцей, неподозреваемые и неожиданные чувства мучают его сердце. Божья правда, земной закон берет свое, и он кончает тем, что принужден сам на себя донести. Принужден, чтоб хотя погибнуть в каторге, но примкнуть опять к людям; чувство разомкнутости и разъединенности с человечеством, которое он ощутил тотчас же по совершении преступления, замучило его. Закон правды и человеческая природа взяли свое… Преступник сам решает принять муки, чтобы искупить свое дело. Впрочем, трудно мне разъяснить вполне мою мысль. В повести моей есть, кроме того, намек на ту мысль, что налагаемое юридическое наказание за преступление гораздо меньше устрашает преступника, чем думают законодатели, отчасти потому что он и сам его нравственно требует. Это видел я даже на самых неразвитых людях, на самой грубой случайности. Выразить мне это хотелось именно на развитом, нового поколения человеке, чтобы была ярче и осязательнее видна мысль. Несколько случаев, бывших в самое последнее время, убедили, что сюжет мой вовсе не эксцентричен. Именно, что убийца развитой и даже хороших наклонностей молодой человек. Мне рассказывали прошлого года в Москве (верно) об одном студенте, выключенном из университета после московской студенческой истории, что он решился разбить почту и убить почтальона. Есть еще много следов в наших газетах о необыкновенной шаткости понятий, подвигающей на ужасные дела. (Тот семинарист, который убил девушку по уговору с ней в сарае и которого взяли через час за завтраком и проч.) Одним словом, я убежден, что сюжет мой отчасти оправдывает современность…»
Из письма к Каткову можно сделать несколько важных выводов. «Преступление и наказание» было задумано, как небольшая повесть «в пять или шесть печатных листов». Сюжет ее строился автором совершенно независимо от сюжета «Пьяненьких». Только впоследствии история семейства Мармеладовых («Пьяненькие») была введена в историю Раскольникова. С самого момента своего возникновения замысел об «идейном убийце» распадался на две части: преступление и его причины и действие преступления на душу преступника; первая часть представлялась автору введением во вторую, главную часть. Повесть называется «психологический отчет одного преступления», но фактически этот отчет начинается только после совершения убийства. «Тут?то и развертывается весь психологический процесс преступления)). Эта двудельность замысла в окончательной редакции отразится на двойном заглавии («Преступление и наказание») и на особенностях композиции: из шести частей романа одна посвящена преступлению и пять — изживанию его преступником. В первоначальном плане вторая часть связана с каторжным опытом автора; мысль о малой действительности юридического наказания была уже выражена в «Записках из мертвого дома»; идея о том, что преступник сам нравственно требует наказания, подкрепляется ссылкой на личные наблюдения бывшего каторжника. Но замысел психологического анализа преступления, возникший на каторге, конкретизируется только в 1865 году, после жестокой журнальной полемики с нигилистами. Это она помогает автору создать актуальную мотивацию преступления, т. е. набросать план первой части. Убийца — «человек нового поколения», поддавшийся «недоконченным идеям, кото рые носятся в воздухе». Герой не вульгарный преступник, а «развитой и даже хороших наклонностей молодой человек». Если и такой человек «сбивается с толку» подвлиянием нигилистических идей, то можно себе представить, как разрушительны эти идеи, как «шатки понятия» поколения шестидесятых годов. Генезис нового произведения ясен: первая часть продолжает борьбу с нигилизмом и непосредственно примыкает к «Запискам из подполья», вторая завершает многолетнее вынашивание идеи, появившейся еще на каторге.
Какими «недоконченными идеями» увлекся Раскольников? Мы находим ответ в письме к Каткову. Бедный студент решает убить старуху–процентщицу, потому что она «никуда не годна», «никому не полезна». Между тем убийство ее будет ему очень, полезно: он спасет мать и сестру, докончит курс, поедет за границу. Раскольников соблазнился утилитарной моралью, выводящей все поведение человека из принципа; разумной пользы. Провозвестники этого нового морального кодекса не сознавали его полной безнравственности. Чернышевский и его ученики продолжали считать себя гуманистами и мечтать о счастье всего человечества. Таков же и Раскольников. Совершив «разумно– полезное» преступление, он намеревается потом всю жизнь быть честным, твердым, неуклонным в исполнении «гуманного долга к человечеству». Эту вопиющую ложь «гуманного утилитаризма» Достоевский собирается разоблачить в своей повести, доказав, что «экономический принцип» приводит не к всеобщему благоденствию, а к взаимному истреблению.
Первоначальная идея в окончательной редакции романа наиболее ярко выражена в диалоге между Раскольниковым и Лужиным (пятая глава второй части). Защиту прогресса «во имя науки и экономической правды» автор поручает нечистому дельцу и «капиталисту» Лужину. Он проповедует: «Наука говорит: возлюби прежде всех одного себя, ибо все на свете на личном интересе основано… Экономическая правда прибавляет, что, чем более в обществе устроенных частных дел, тем более для него твердых оснований и тем более устраивается в нем и общее дело…» Заходит разговор об убийстве процентщицы, и Лужин возмущается растущей безнравственностью общества. «Да об чем вы хлопочете? — неожиданно вмешался Раскольников, — по вашей же вышло теории». — «Как так по моей теории?» — «А доведите до последствий, что вы давеча проповедовали, и выйдет, что людей можно резать».
Так повесть о Раскольникове завершает борьбу Достоевского с шестидесятника ми; преступление есть лишь «доведенная до последствий теория разумного эгоизма». В печатной редакции идейный центр резко сдвигается: первоначальный полемический замысел отступает на второй план, уступая главное место новой идее о сильной личности. Получается столь характерная для «Преступления и наказания» двупланность мотивации. Над планом повести Достоевский работает в Висбадене, на пароходе из Копенгагена в Петербург и в Петербурге. Сначала работа вполне его удовлетворяет. Он пишет Врангелю 28 сентября 1865 года: «А между тем повесть, которую я пишу те перь, будет, может быть, лучше всего, что я написал, сли дадут мне время ее окон чить». Но в Петербурге повесть незаметно вырастает в большой роман. Автор решает пожертвовать всем уже написанным и начать сначала. Об этой творческой революции он сообщает Врангелю: «Это тот роман в «Русский вестник». Роман большой, в 6 частей. В конце ноября было много написано и готово: я вее сжег; теперь в этом можно признаться. Мне не понравилось самому. Новая форма, новый план меня увлек и я начал сызнова. Работаю я дни и ночи и все?таки работаю мало. Роман есть дело поэтическое, требует для исполнения спокойствия духаи воображения. А меня мучат кредиторы, т. е. грозят посадить в тюрьму». Работа над новым планом протекала параллельно печатанию романа в «Русском вестнике». Первая часть уже появилась в январском номере, а общая композиция романа была еще не вполне ясна самому автору. Успех первых трех частей очень поднимает его дух. В апреле 1866 года он пишет священнику И. Янышеву: «Надо заметить, что роман мой удался чрезвычайно и поднял мою репутацию как писателя. Вся моя будущность в том, чтобы кончить его хорошо». Четвертая
