– Стоять!
Вовец кинулся бежать по коридору. И тут же один за другим прогремели два выстрела, оглушив отраженным от близких стен громом, на мгновение разорвав темень подвала яркими вспышками. Острая боль пронзила, обожгла спину. Что-то крепко ударило за правым ухом, аж в голове зазвенело. Впереди по коридору рассыпался сухим горохом бесчисленный рикошет. И в ответ ему раздался гнусавый вопль, и хлопнул, плеснул огнем встречный пистолетный выстрел. Пуля выбила длинную искру из потолка и с дребезжащим свистом пронеслась, кувыркаясь, мимо, зацокала, защелкала, отскакивая от стен и пола. Луч фонаря метнулся в сторону, сзади тоже заорали благим матом.
Первая мысль у Вовца была – подстрелили. Вторая – жаль, что на спине не оказалось рюкзака, тот бы защитил. Но он продолжал бежать. Враги были впереди и сзади, поэтому больше не стреляли, опасаясь попасть друг в друга. Вот и наступил тот момент, которого он больше всего опасался: началась охота на него самого, и охотники вооружены как следует. Хорошо хоть, что у одного слишком слабые заряды. Или короткие стволы. Только этим можно объяснить, почему дробь рассыпалась во всю ширину коридора и, издырявив спину, не сбила с ног. Ранения неприятные, но, кажется, легкие.
Вовец свернул в боковой коридор. Спину жгло. Наверное, нечто подобное чувствовал тот лысый, когда на него опрокинулся котел с кипящим бульоном. Вовец вскинул руки. Он хотел подпрыгнуть и взобраться на трубы под потолком, но боль так резанула спину из конца в конец, что он чуть не завыл. Сзади слышались неразборчивые голоса. Сейчас они тоже повернут в этот коридор и откроют огонь.
Вовец, поскуливая от жгучей боли, припустил что есть духу. Он летел в темноте не считая шагов. Свой альпинистский кистень бросил по пути. Он выставил руки вперед и чуть их не переломал, налетев на стену. Едва успел отпрыгнуть влево, как грохнул выстрел, и дробь зашуршала, защелкала, заскакала по всему коридору. Интересно, успели они понять, куда, вправо или влево, он отпрыгнул? Впрочем, выяснять это не было ни времени, ни желания.
Вовец все-таки на ходу достал фонарик и записную книжку. На пару секунд остановился, глянул схему. Он мог сделать круг по коридорам и выйти в спину погоне. Если никто не идет ему навстречу, конечно. Тогда – труба, его возьмут в клещи и пристрелят. Сразу.
Проклятые ботинки чудовищно топали по бетону. На слух можно за версту определить, куда он побежал. Вовец сунул руку в карман и вынул маленький ножичек-выкидок, взятый у мертвого бандита ещё под люком в гараже. Щелкнул кнопочкой. Остановился и безжалостно вспорол плотный ряд шнуровки на одном ботинке, потом на втором. Время стоило дорого. Секунда – жизнь. Дальше бежал в носках. Практически бесшумно. Но ботинки не бросил, держал в руках. Не потому, что жалко бросить, а чтобы не навели на след. Может, враги потеряли его и сейчас мечутся по коридорам, ищут.
Он снова оказался в разделочной. Короткими вспышками фонарика осветил обстановку. Труп шофера на тележке. Бандит, которого он огрел альпинистским карабином по уху и сковал наручниками, лежит тихо, уже не стонет. Глаза у него закрыты и, вроде, уже не дышит. Под головой черная лужа крови. Беформенной продолговатой кучей лежит оранжевая клеенка. Вовец прислушался. Подозрительный шум. Похоже, гонятся, и уже близко. Превозмогая боль в спине, нагнулся, поднял широкий мясницкий тесак.
Мелькнула мысль: а что если спрятаться, переждать? Сунулся к клеенке, задрал край, намереваясь забраться под нее. Мигнул фонариком и отшатнулся, неожиданно увидев жуткое оскаленное лицо мертвеца с выпученными побелевшими глазами. Шарахнулся, даже про боль в спине на миг забыл. Запнулся о большое корыто из нержавейки, бросился на него, прижал, чтобы не загремело. Аккуратно перевернул, улегся боком и накрылся, прижав ботинки к животу. В руке держал нож и с тоской ждал – придут искать или бог милует? Но правильно говорят воры: 'Бог – не фраер.' Не миловал.
Возле разделки сошлись Садык и Бугор, подошедшие с противоположных концов коридора. Они сразу кинулись к Митрофазе. Вовец, затаив дыхание, стиснув зубы, чтобы не застучали ненароком, прислушивался к происходящему. Спина уже не причиняла такой боли, как прежде. Может, успокаивалась, а, может, просто он не шевелился и не беспокоил тем самым дробь, засевшую под кожей.
– Ну и фто? – гнусавил один. – Живой ещё немного или совсем окачурился?
– Кажись, все, откипятился. Сейчас ещё проверю.
Послышались смачные шлепки, следом стон и всхлипывающий тихий голос:
– Свет, блин, в глаза.
– Ага, живой! Бугор, давай те ключики. Я же говорил, пригодятся. Ключи никогда не надо выбрасывать, хоть какие… Сейчас открою браслетики, не трепыхайся. Кто тебя так приложил?
– Ох, блин. Не помню ничего. Уй, ухо, ухо… Вот скотина.
– Да кто, кто?
– Знал, убил бы. Чего же было-то, а?
– Это я тебя спрашиваю, что было. Вспоминай, зараза. Сколько их было? Оружие какое?
– Один… Уй, ухо… Один, ничего у него не было. Он котел перевернул, гад. Лысый его зашкерил якорем, а он на него котел. Свет сразу погас. Замкнул, блин, на все три фазы.
– Короче, сейчас свет пойдешь делать, а потом мы этим хреном все вместе займемся. Похоже, он один тут лазит.
Вовец лежал под корытом ни жив, ни мертв. Смерть стояла рядом и притопывала пяткой от нетерпения. Он слушал разговор врага совершенно отстраненно, словно это радио на кухне говорило. Видимо, в трудные минуты мозг человека переключает какие-то внутренние рычажки, и такая отстраненность помогает легче переносить подобные стрессы.
Они ушли. Похоже, так обрадовались перспективе наладить электричество, что не удосужились обратить внимание на перевернутое корыто. Вовец осторожно выбрался из своего укрытия. Держа в одной руке ботинки, а в другой тяжелый разделочный нож, бесшумно двинулся следом за бандитами. Спина горела, ноги мерзли на бетонном полу, глубокая царапина на руке ныла и саднила.
Митрофаза, как его ни подгоняли, быстро идти не мог. Поэтому Вовец скоро их настиг. Естественно, что приближаться не рискнул, следовал в отдалении. Он пытался расслышать, о чем они говорят, и понять, как будут действовать. Бандиты чувствовали себя достаточно уверенно и спокойно. Не оглядывались, не светили фонариками назад и по сторонам, не прислушивались, не пытались таиться. Наоборот, говорили громко, как привыкли, и топали кирзовыми башмаками, шугая мечущееся по коридору зверье. Похоже, они считали, что с Вовцом покончено. Сейчас снова наладят свет, не спеша прочешут коридоры, загонят его в подходящий угол и спокойно пристрелят. Жаль, но ничего расслышать не удалось. Слишком близко он не рискнул подобраться, а голоса отражались от стен и, накладываясь, превращались в шум.
Возле железных дверей в номера подземной гостиницы банда остановилась. Бугор загрохотал рукояткой пистолета в одну из них. Заорал, пытаясь докричаться внутрь. До Вовца этот громкий голос донесся достаточно отчетливо. Неотчетлива была только гнусавая дикция. Он вслушивался и постепенно начинал понимать, в чем дело. Кто-то заперся в комнате, женщина или даже две, судя по выражениям.
– Ты поняла, падла, он выкупать не собирается! Поняла, да? Ты тут останешься, зараза! В коллективное использование!
Он ещё покричал, постучал. Садык с Митрофазой терпеливо ждали, пока Гунявый прокричится. Наконец пошли дальше по коридору, туда, где располагался замаскированный выход на территорию завода, а к стене был 'пристрелен' дюбелями железный шкаф с красными электрическими молниями на дверце, воняющий горелым металлом.
Вовец бесшумно прошлепал к стальной двери, присел, поставил рядом ботинки. Поскреб по железу фонариком.
Жека внутри камеры услышала тихий металлический скрежет. Подошла к дверям, на ощупь отыскивая в темноте дорогу, прислушалась. Скрежет повторился где-то внизу. Она присела. Этот звук обеспокоил её. Уж не пытаются ли бандиты распечатать дверь? Небось, те ещё взломщики! Ее воображение сразу нарисовало какие-то кривые блестящие железяки, длинные сверла и зазубренные штуковины, всякие 'козьи ноги' и 'фомки'. К сожалению, инвентарь взломщиков в детективах описан довольно поверхностно, и воображение читательницы сейчас изображало всякие невероятные ужасы. Да ещё Шеломов продолжал бормотать в своем углу, мешал расслышать.
– Да замолчишь ты в конце концов!
Не выдержав, Жека вскочила. Нащупав на кровати подушку, швырнула в темноту. Шеломов заткнулся, видать, попала. Прислушалась снова. Тихий царапающий звук и еле различимый шепот.
