Екатеринбурга, и Дыба предложил Кентавру использовать подрастающего авторитета.
Сейчас Шуба пил и ел все подряд, непрерывно чавкал и хрустел орешками. В столь роскошном заведении он оказался впервые, несколько ошалел от обстановки и почему-то решил, что фирмачи просятся под его покровительство. Ему долго и вежливо разъясняли, какой он идиот и что его просто берут на работу. Конечно, можно было бы обратиться и к екатеринбургским уголовникам, к тем же уралмашевским или центровым, но те могут откусить протянутый палец по самое плечо. Тагильский шут устраивал по всем статьям: глуп, жесток, рвется в авторитеты, не имеет никакого влияния и связей в Екатеринбурге. Зато имеет опыт расчистки месторождения от добытчиков, а его бойцы из рабочего предместья без возражений будут патрулировать леса, чего ни один столичный бандит не станет делать – привык к комфорту.
Шуба в конце концов понял, что от него хотят, и согласился. Поломался, конечно, поторговался. Был уверен, что ситуация как две капли водки схожа с тагильской – сгонят с участка конкурентов и начнут сами землю копать. Ему и в голову не могло прийти, что никто ничего добывать не собирается. Потому и обещают включить его в учредители новой добывающей компании без всяких взносов в уставный капитал и дают аж двадцать пять процентов участия. Компанию ведь можно учреждать целый год, потом еще три года к работе приступать, пусть дожидается. За это время, как говорится, или осел сдохнет, или падишах. Главное, Шуба будет молчать об операции. Во-первых, влез на чужую территорию, екатеринбургские авторитеты потребуют компенсацию, если разнюхают, во-вторых, свои же тагильские лидеры могут отнять такой жирный кусок, скажут: 'Мал еще, лопнешь.'
– 'Воздух' нужен, – Шуба проглотил полстакана 'Метаксы', швырнул в пасть горсть орешков, – братву подогреть.
Челюсть его быстро ходила, перемалывая фисташки, в такт прядали хрящеватые уши.
'Скотина, – беззлобно подумал Кентавр, – прямоходящий примат, гамадрил. Злобный, своенравный, но дрессировке поддается.' Он перегнулся боком через подлокотник кресла, пошарил в кожаной сумке, стоявшей на полу, бросил на стол пачку долларов в банковской упаковке. Немного подумал и бросил еще одну.
Шуба цепко схватил деньги, поднес к лицу, уставился мутно, втянул ноздрями воздух, почуяв резкий специфический запах. Ошибается тот, кто утверждает, что деньги не пахнут. Пахнут, еще как пахнут, особенно свеженькие, новенькие доллары. Они заворожили и околдовали изрядно подвыпившего уголовника. Сунуть бы в карман, да его нет на голом человеке. Так и нежил в руках, даже не обратив внимание на сумму, отпечатанную на упаковке. А всего-то было две тысячи баксов в десятидолларовых купюрах. Кентавр и Дыба умели платить. Для них это были не деньги, а так, денежная пыль – смахнул и не заметил. А для Шубы – две пачки зеленых. Согласитесь, что две пачки гораздо больше двух тысяч баксов.
– Ну, ладно, хорошо посидели, – поднялся Дыба, сбрасывая с плеч простыню.
– Действительно, отдохнули, пора и за работу, – поддержал его Кентавр.
– Да вы что? – Шуба жаждал продолжения банкета. – Тут еще выпивки полно.
– Дома допьешь со своими орлами, – Дыба принялся натягивать рубашку.
– А-а… – Шуба всем лицом выразил понимание. Быстро составил початые бутылки перед собой, переводя в личную собственность, чтобы никто не отнял. – А закусон?
Кентавр пренебрежительным взмахом дал понять, мол, сметай со стола все это дерьмо и неси хоть к чертовой матери.
Первое, что надел на себя Шуба из одежды, была подмышечная кобура. Он хотел покрасоваться и произвести впечатление на партнеров, не подозревавших об оружии, бывшем все время у него под рукой. Те подыграли, проявив изумление и бурный восторг. Еще за полтора часа до этого Дыба вышел из парной и проверил одежду Шубы. Облезлый ТТ выпуска 1949 года он разрядил, а патроны ссыпал в карман шубинской куртки.
Капитан Васильев стал военным из любви к радиотехнике. Поступить в политехнический на популярнейший радиофак сельский паренек не имел никаких шансов, а вот в высшее военное училище зенитной артиллерии на почти такой же радиофак конкурс был втрое меньше. Через пять лет Васильев получил золотые лейтенантские погоны и диплом радиоинженера общесоюзного образца. Захолустный гарнизон, рутинные дежурства, неожиданные учебные тревоги, к которым готовились обстоятельно и заблаговременно, солдаты, все время норовящие сачкануть, одни и те же фильмы в клубе, одобренные политуправлением дивизии…
На седьмом году службы капитан Васильев начал пить, как и многие другие холостые офицеры. Женатые, впрочем, тоже не отставали. Капитану уже не хотелось поступать в академию, выбиваться в майоры и дальше в подполковники. Ему хотелось чинить телевизоры на гражданке или, оставаясь в рядах доблестных вооруженных сил Советского Союза, сидеть военпредом на оборонном заводе. Вот где теплое местечко: оклад, выслуга, даже премии, приходишь в восемь, уходишь в пять, как нормальный человек, костюмчик гражданский, ботинки неуставные. Принимаешь у заводских какую-нибудь локационную станцию – тумблерочками пощелкиваешь, ко всему придираешься, а они вокруг на цыпочках шур-шур- шур…
Перестройка и разрядка внесли смуту в плотные офицерские ряды. Старики вспоминали хрущевское сокращение: триста тысяч офицеров выкинули с толстых пайков на гражданские харчи – полковники с семьями ютились в коммуналках и вкалывали слесарями в шарагах. Ныли старики, а молодые офицеры, наоборот, копили жалованье, собирались в кооператоры. Уже открывались брокерские и прочие бизнес- курсы для демобилизованных военных интеллигентов, уже оборотистые майоры вовсю мели со складов налево 'лишнее' имущество…
Примерно в это время воин якутской национальности, оператор радиолокационного комплекса, младший сержант Васильев в наказание за тупость, нерадивость, сон на дежурстве, курение на боевом посту, пререкание с офицером, неуставные отношения, неопрятный внешний вид и кучу других провинностей получил от своего непосредственного начальника и однофамильца капитана Васильева лопату и лом.
– Значит, траншея. От меня и до следующего столба, – капитан шоркнул подошвой хромача по земле, обозначив полосой начало траншеи.
Труд в СССР есть, как известно, дело чести, доблести и геройства. Но и наказывают у нас им же в виде исправительно-трудовых работ. Нетрудовые работы, видимо, тоже существуют, но не исправляют.
Не сержантское это дело – землю копать, да с начальством не спорят. Потребуешь уставного наказания – получишь уставную гауптвахту. Там будешь копать, только ночевать на нарах без матраса и в свободное время заниматься строевой. Младший сержант посмотрел вдаль, но никакого ограничительного столба не обнаружил. Метров через пятьдесят стояла стена леса. С длиной траншеи все было ясно.
– А глубина?
– В рост, – капитан неприязненным взглядом окинул малорослого якута и уточнил: – В мой.
У Васильева-подчиненного хватило если не ума, так соображения не спрашивать о ширине траншеи. Вечером глазам Васильева-начальника предстала земляная щель не шире сорока сантиметров и длиной метра два. В ней, погрузившись чуть выше колен, боком стоял младший сержант и скоблил по дну лопатой. Вокруг валялось штук сорок свежих окурков.
– Тут камни, товарищ капитан, – заныл якут.
– Урал. Горный рельеф, – с философским спокойствием заметил немногословный капитан. – А лом зачем?
– Зачем? – испугался младший сержант.
– Затем, – пояснил офицер и напомнил: – В восемь заступаешь на дежурство, продолжишь завтра.
Так траншея стала любимым местом отбытия наказания. Любимым, естественно, для капитана, не для солдат. Каждый день кто-нибудь брякал ломом, углубляя дно, и махал лопатой, продлевая неровную щель. Васильев-начальник и не подозревал, что бесплатным трудом подчиненных прокладывает классическую разведочную геологическую канаву. Он ничего не смыслил в геологии, а из горных пород и минералов знал два – гранит и кварц. О гранитной стойкости он сам рассказывал на политзанятиях, а кварцевый резонатор – такая радиодеталь.
'Наверное, зеленый кварц. В граните,' – подумал он, увидев зеленую блестку в сером каменном
