– Уф! – к палаткам поднялся от ручья запыхавшийся Серый, сбросил с плеч тяжеленную связку ломов и лопат. – Привет, Вовец! Упластался, как собака. Да еще вон репей на хвосте, не разбежишься.
Следом за ним от ручья устало поднималась по склону женщина в линялой штормовке, в синих спортивных штанах, с рюкзаком за плечами. Такая же рослая, как братец. Серый махнул рукой в ее сторону.
– Во, знакомься, Валентина.
– Владимировна, – дополнила она приятным и сильным голосом с такой интонацией, словно сразу поставила точку в отношениях – я, мол, где-то там, в недосягаемых горних высях, а ты где-то здесь внизу колготишься, и не прыгай, чумазый, мне на щиколотку. Скользнула по Вовцу безразличным взглядом, повернулась к Климу. – Так которая, говоришь, моя палатка? Эта, что ли?
– Валя, не борзей. – Клим помог стащить ей с плеч рюкзак. – Мы же, кажется, договорились с тобой обо всем.
– Вот именно что кажется, – нахально возразила Валентина и полезла в палатку, где Вовец уже разложил свои шмотки.
'Ну и задницу наела, корова,' – неприязненно подумал он. Женщина уже вызывала у него раздражение и даже враждебность. А ее круглый, гладко обтянутый эластиковыми штанами зад, надо сказать, весьма аппетитный с мужской точки зрения, возбудил в нем единственное желание – отвесить хорошего пинка, чтобы влетела внутрь палатки, а не отсвечивала кормой, не портила пейзаж. Она, еще в глаза Вовца не видав, уже приготовилась к войне и объявила ее в первую минуту знакомства, а сейчас старательно провоцировала открытое столкновение. Серый, сразу видно, младший в семье, находился в абсолютном подчинении у взрослой сестры и не пытался ей перечить, знал свое место. Клим, похоже, тоже предпочитал не вмешиваться, предоставив Вовцу возможность самому утрясать отношения с пятым членом бригады. 'Стерва! – Вовец наконец подобрал подходящее определение и, подумав, уточнил: – Стервозная при том.' Он почувствовал, что в бригадной иерархии Валентина не последний человек, и пытался определить ее место. Может, любовница Клима, полевая жена, так сказать? Не зря же ей столько позволено?
Быстро собрали на стол и втроем сели ужинать, все изрядно проголодались. Вовец никак не мог выбросить из головы нахальную девицу и злился на себя и на нее, даже аппетит испортился. Клим глазел на лежащие в центре стола камни и время от времени поворачивал их то одним боком, то другим. Серый не отвлекался, весело стучал ложкой. Из палатки выбралась Валентина. В тех же синих эластиковых брюках, наглядно обрисовывающих заманчивые бедра, но вместо штормовки на ней был тонкий облегающий свитерок, оттянутый спереди умопомрачительным бюстом. Пышные каштановые волосы с легкой рыжинкой она собрала и небрежно заколола на затылке, открыв шею. Лицо милое, гладкое, а серые глаза совсем не злые, пожалуй, серьезные, даже умные. В ушах крошечные золотые сережки с махонькими бесцветными камушками. 'Она что же, в бриллиантах по лесу гуляет?' – про себя удивился Вовец. Валентине едва ли перевалило за двадцать пять, она находилась в самом расцвете лет и красоты и относилась к тому типу, который нравился Вовцу: грудастая, бедрастая, густоволосая. Поведи она себя иначе, он бы, может статься, и начал потихоньку ухаживать, – есть чем увлечься. А так… Он даже испытал некоторое облегчение: никаких проблем впереди, а то бы увлекся, страдал, думал по ночам всякую хренятину вместо того, чтобы спать…
– Это кто же сварил такое? – ехидно протянула Валентина, звякнув крышкой котелка, словно не знала, кто готовил ужин к ее приходу.
– Обожди чуток, – миролюбиво откликнулся Вовец, не вытерпел-таки, – сейчас из 'Астории' ужин привезут – два метра колбасы и крендель с гренками. Ага, – он зачерпнул из миски и продекламировал с набитым ртом: – Горячая доставка холодных блюд!
Серый заржал, роняя рис изо рта. Клим ухмыльнулся, подбадривающе подмигнул Вовцу, развернулся к Валентине.
– Валюш, не надо, не заедайся, – похоже, он собралл все запасы миролюбия и вложил в интонацию. – Вовец хороший мужик, чего ты наезжаешь?
– Хороший, правда? – она уселась на бревнышко за стол напротив Вовца, глянула с ироническим любопытством.
– Угу, – он кивнул, поймал презрительный взгляд серых глаз и выдержал, не потупился.
– Тогда женись на мне, хороший мужик.
Все перестали жевать, замерли в ожидании. Без сомнения, ситуация была отработанной, все это не экспромт, фразочка обкатана, заготовлены продолжения на любой его ответ. И Вовец разозлился.
– Милая девушка, – сказал он мягко, словно доктор, вынужденный сообщить чувствительной пациентке суровый диагноз, – мне кажется, у вас мания величия. Это в сказках принцы женятся на Золушках. – Повернулся к Климу. – Плесни чайку.
Тот с довольным видом подхватил горячий котелок брезентовой варежкой, налил полную кружку.
– А тебе королеву красоты подавай, принц? – нашлась, наконец, Валентина. Похоже Вовец нарушил сценарий, выбил ее из накатанной колеи и, угадав в больное место, разозлил по-настоящему. А разозлившаяся женщина теряется и начинает говорить глупости.
– Как-то была у меня королева. Самовлюбленная дура. Не лучше тебя. – Вовец увидел, как вспыхнуло и неприятно исказилось злостью лицо Валентины. Поднялся, не дал ей ответить. – Мне, деточка, без малого сорок лет, я тебе в отцы гожусь и бодаться с тобой поэтому не собираюсь. – Вовец больше не скрывал раздражения и неприязни. – У тебя свои проблемы, у меня свои. Не нравится еда, свари другую. Я не нравлюсь – сделай вид, что в упор не видишь, и гуляй себе мимо. Договорились? – он выбрался из-за стола. – А сейчас меня волнует одно: где Серж?
– Серый, – Клим тоже поднялся, – остаешься за старшего. – Глянул на часы. – Сейчас без двадцати одиннадцать. Контрольный срок – два часа ночи. Если не придем, с рассветом уматывайте на Крутиху и бейте тревогу.
Серый попытался возражать, но Клим его быстро осадил. Валентина сидела за столом, надувшись над нетронутой тарелкой, похоже, объявила голодовку протеста. Вовец не относил это на счет своего выговора, скорее, девице стало неловко, что не заметила отсутствия Сержа и вела себя как дура. Вовец влез в палатку. На его спальник была брошена штормовка и еще какие-то бабские тряпки. Отшвырнул их в угол, распечатал свой рюкзак. Быстро переоделся в камуфляжные брюки и зеленую энцефалитку. Повесил на пояс охотничий нож. Сунул в нагрудный карман компас, в другой – карту и очки-бинокль. Маленький фонарик-карандаш, оттянув резинку манжета, спустил в рукав. Вынул из рюкзака брезентовую противогазную сумку с аптечкой, туда же сунул зажигалку, фляжку с водой, большой трехбатареечный фонарь. Давнул из тюбика на ладонь мазь от комаров, растер лицо, уши, шею. Выполз наружу, бросил кеды под полиэтиленовый тент, надел походные ботинки. Повесил через плечо сумку. Вот теперь готов, можно идти. Взглянул на небо: редкая гряда перистых облаков, ярко подкрашенных кармином. Закатное солнце не видно за соснами, но оно уже клонится за горизонт. Белые ночи еще не наступили, в полдвенадцатого наступят сумерки, и быстро стемнеет.
– Ну что, двинули? – Клим тоже был готов, с новеньким полированным обушком в руке.
Они натянули капюшоны и быстро двинулись через ручей.
– Ты на Валентину не сердись. Ей один хмырь семь лет мозги компостировал, а потом слинял и 'чао' не сказал, так что понять ее можно. С другой стороны, Серому всего десять лет было, когда у них родители погибли, а ей семнадцать, она его за мать и за отца тащила. Характер у нее, конечно, не мёд, – Клим вздохнул, – с норовом деваха, но приходится терпеть, потому как огранщица милостью божьей.
Небо быстро тускнело, и на нем стали проблескивать редкие звезды. В окружающих деревьях сгущалась тьма.
– А я думал, гранильщиками только мужики бывают, – сознался Вовец.
– Каких-нибудь сто лет назад считалось, что баба врачом быть не может. В огранке главное, чтобы чутье имелось. Позапрошлый год надыбали мы под Шайтанкой аметистовую жилку. Веришь-нет, распечатали занор – чемодан влезет, а по стенкам вот-такие струганцы, – Клим выставил большой палец, показывая сразу и величину, и качество кристаллов, названных старинным уральским словом, – один к одному натыканы. Чистейшие – блеск! Но ты понимаешь, головка густо-фиолетовая, чернослив, а весь столбец пустой – кварц-кварцем, чуть розоватый. Ну, хоть на образцы распродавай подешевке. А Валька их все высшим сортом огранила. Весь цвет, самый куст опустила в павильон, ну, в нижнюю часть камня, и
