'восемьсот восемьдесят', то есть количество каратов, предназначенных к продаже. Его попросили перезвонить через два часа. Клим позвонил и получил подтверждение – покупатель согласен.
Исторически сложилось, что уральские города своим рождением обязаны медеплавильным и железоделательным заводам. Сначала ставились печи, кричные и листобойные молоты, а потом вокруг разрасталось поселение. Но еще раньше на реке ставилась плотина, потому что энергия падающей воды вплоть до двадцатого века крутила валы машин и двигала меха воздуходувок. Поэтому в каждом мало- мальском городке или поселке горнозаводского Урала есть пруд. В Екатеринбурге, стоящем на не слишком многоводной Исети, их целых четыре: Верх-Исетский, Городской, Парковый и Нижне-Исетский.
На следующий день Вовец взял напрокат лодку на лодочной станции Городского пруда и не спеша принялся грести вдоль берега. На площадке набережной недалеко от плотины стоял Клим. Израильтянин появился на пять минут позже назначенного времени в сопровождении рослого малого, который держал в руках маленький гладкий 'дипломат'. Они вышли из машины, остановившейся на набережной, и неторопливо двинулись к Климу. Еще один остался сидеть за рулем. Вовец приналег на весла, стараясь поскорее достичь асфальтированной площадки.
Оставив сопровождающего с 'дипломатом' наверху, у чугунной ограды набережной покупатель спустился по каменной лестнице к Климу. Они поговорили: каждый пытался определить, какой подвох мог приготовить собеседник. Их настороженность была понятна и легко объяснима – тот и другой нарушал закон, тот и другой должен был иметь при себе немалое богатство. Они обменялись несколькими ничего не значащими фразами, почувствовали взаимное недоверие и замолчали. Вовец, лениво двигая веслами, держался метрах в двадцати от берега, наблюдая вполглаза за переговорами. Изумруды были у него.
Наконец до высоких переговаривающихся сторон дошло – раз оба опасаются, то, значит, сами ничего не замышляют. Ледок отчужденности растаял, и Клим помахал Вовцу, чтобы подплывал ближе. Тот подогнал лодку к низенькой заасфальтированной площадке, на полметра возвышающейся над водой, и выбрался на нее. Молодой, русый, чуть с рыжа, израильтянин с курносым веснушчатым лицом рязанского колхозника протянул руку и представился:
– Иван, – усмехнулся хитро и добавил: – Кацман.
– Владимир Меншиков. – Вовец, слегка ошарашенный контрастом внешности и фамилии, пожал протянутую руку. – Ну что, поплаваете?
– Так давай и ты с нами, – предложил Кацман, – ты уже к веслам привык. Далеко отходить не будем, чтоб моих ребят не волновать, а тут рядышком – с удовольствием.
Современная цельнопластиковая шлюпка вполне позволяла на кормовой скамейке сесть рядом двум пассажирам. Вовец, снова взявшийся за весла, оказался к ним лицом. Было что-то фантасмагорическое в том, что практически в центре Екатеринбурга, на открытом месте происходил процесс купли-продажи изумрудного сырья. Но широкая плотина и пролегающий по ней во всю ее ширь главный городской проспект, до революции с провинциальной гордостью так и называемый – Главный проспект, всегда переполненный транспортом и людьми, – от всего этого лодка находилась достаточно далеко. Ближняя набережная, лежащая в стороне от городских магистралей и людских потоков, была пуста, а до противоположного берега простиралось несколько сот метров водной глади, по которой перемещались редкие прогулочные лодки.
Иван Кацман с деловым видом вытащил из брючного кармана складную лупу и принялся рассматривать заготовки, которые подавал ему Клим. Он наводил на каменную плашечку сконценрированный увеличительным стеклом луч солнечного света, и изумруд вспыхивал сказочным зеленым огнем, ярко загорался, словно кошачий глаз в чулане. А на простоватом рязанском лице израильско-подданного вспыхивал детский восторг. Вовец только диву давался, наблюдая за молодым оптовиком. Глядя на того, можно было подумать, что человек имеет весьма смутное представление о своей работе. Похоже, Ивану в общих чертах обрисовали, как должны выглядеть изумруды, и вот он до них дорвался, наиграться не мог. Вся его настороженность исчезла, он причмокивал, словно смаковал деликатесы, крякал и восхищался.
– Иван, а ты действительно еврей? – задал Вовец бестактный вопрос, не удержался.
– Конечно, – Кацман довольно улыбнулся, – я даже в синагогу хожу.
– Так у нас же в городе вроде нет синагоги.
– Вот именно! – радостно воскликнул Иван. – Поэтому я здесь. – Он подмигнул Вовцу и заговорщицким шепотом, прикрыв от Клима ладонью рот, сказал: – А моя Клара Соломоновна там, в Рамат-Гане, в мировой столице изумрудной огранки, – и он заразительно расхохотался. – Слышь, а хошь, я и тебя в евреи выведу? Человеком станешь. И здесь, и там.
– На еврейке, что ли, женишь? – спросил Клим.
– Не, ты что! Это я таким образом в землю обетованную попал, а чтобы нормальным евреем стать, надо обрезание сделать.
– Нет уж, спасибо, – посерьезнел Вовец, – еще чего лишнего отхватят. Лучше пока русским побуду.
– Как знаешь, а то представь как клёво: тут ты русский, а там полноценный еврей со всеми льготами, – балагурил Ваня Кацман. – Это все фигня, что они шибко хитрые. Лохи полные, даже от армии закосить не могут, а я по здоровью не гожусь. – Он загоготал во всю силу своих богатырских легких. Вся его скованность пропала без следа, он чувствовал себя в своей тарелке. Похоже, трепать языком было его любимым занятием. Вот так, весело балагуря, Иван просмотрел изумрудные заготовки, причем последние – видно, надоело это однообразное занятие, – уже не высвечивал солнышком, а только чуть слюнил, чтобы на влажном камне цвет проявился. – Так, отлично. Сколько, говоришь всего?
– Восемьсот восемьдесят карат, – сказал Клим. – На чьих весах будем взвешивать?
– А чего тут взвешивать? – удивился Иван. – Дело ясное, камни мне нравятся, плачу бабки – и весь разговор.
У Клима такой подход к делу вызвал подозрение, лицо стало озабоченным. А рыжий Кацман ссыпал изумруды в полиэтиленовый мешочек, завязал его узлом и сунул в карман брюк.
– Денежку надо заплатить, – сказал Вовец простецки. Ему тоже не понравился такой подход к делу. Уж не хочет ли этот веселый еврей русских кровей их кинуть на семнадцать с половиной тысяч долларов?
– Сейчас причалим, Саня вынет из чемодана вашу фанеру, – Кацман благодушно развалился на сиденье, – нет проблем.
Вовец развернул лодку носом к берегу и принялся быстро грести. Через несколько минут они достигли площадки. Накачанный Саня нервно топтался на асфальтовой площадке. Ему было жарко в костюме, он упрел в темном пиджаке, но не снимал его. Можно было смело биться об заклад, что под пиджаком у него висела подмышечная кобура. Видя, что хозяин возвращается, он успокоился и задышал ровней. Кацман замахал со своего места, показывая жестами, что надо открыть дипломат и что-то достать. Но потный Саня не торопился, ждал, пока подойдут ближе. Наконец лодка ткнулась носом в каменную стенку, и Ваня Кацман крикнул:
– Давай, Саня, бабки. Все в ажуре.
Саня, отдуваясь и отирая пот со лба, положил 'дипломат' на ступеньку лестницы, открыл его и, покопавшись, достал газетный сверток. Вовец положил весла на борта лодки, поднялся и, покачиваясь, прошел в нос. Лодка по-прежнему стояла перпендикулярно берегу. Вовец выбрался на площадку и получил сверток. Развернул газету и обнаружил внутри толстую пачку новеньких стодолларовых купюр. Встал спиной к набережной и принялся считать слипающиеся тисненые бумажки. В затылок ему пыхтел перегревшийся на солнце Саня. Кацман тем временем договаривался с Климом о следующей партии изумрудов. Ему надо было больше – килограммы, пуды. Не дождавшись, пока Вовец пересчитает деньги, он полез на берег. В общем-то на глаз чувствовалось, что пачка достаточная для семнадцати тысяч, и требовалось еще минимум полчаса, чтобы сосчитать до конца.
– А может, сунемся в какой-нибудь бар, вот хоть на Плотинке? – еврей Иван дружески хлопнул Вовца по плечу, и тот сбился со счета. – Накатим по рюмахе водовки, а?
– Вы там у себя в Израиле привыкли в жару водку жрать, – Вовец едва сдерживал раздражение, предстояло снова начать пересчет пачки, – а мы, русские, еще до этого не докатились.
– Да брось ты их мусолить, – добродушно пихнул его в бок Иван, – все давно посчитано, пересчитано и в поленницу сложено. Ну, раз вы, русские, такие трезвенники, пойдем как-нибудь без вас посидим, своей еврейской компанией. Бывай!
Кацман бойко взбежал по лестнице на набережную. Накачанный Саня с облегчением вытащил руку из-
