ничего не случилось. Я бы ничуть не удивилась, [узнав] что там были агенты и реакционеры.[268]
Так что радикальные феминистки столкнулись с возможностью, что сами собрания, на которых обсуждается кажущийся метафорическим заговор патриархата, стали объектом самого настоящего заговора ЦРУ и ФБР. Когда в 1973 году пережившие реорганизацию «Красные чулки» заявили о себе вновь (после нескольких лет молчания), они направили свои усилия на осуждение, по их мнению, либерального заговора с целью подчинить радикальное феминистское движение. Желание облечь то, что пошло не так в 1960-х, в новый язык персонализированного заговора дошло до своей кульминации, когда «Красные чулки» стали обвинять Глорию Штейнем и журнал
Многие авторы феминистских текстов этой эпохи оказываются в ловушке: с одной стороны, им хочется развить новую терминологию, а с другой, они чувствуют необходимость и дальше использовать язык и идеи старой, в большей степени буквальной и обвиняющей мужчин формы политического активизма. Проблематичные отношения с языком заговора складываются в рамках развернувшегося в 1960 -е годы широкого фронта борьбы за подходящую для феминизма терминологию. Если одни женщины пытались уничтожить все следы изобличающей мужчин политической лексики, то другие находили сатирическое применение этому языку. Возникновение в конце 1960-х годов таких объединений, как WITCH (Женский международный террористический заговор из ада) и «Лавандовая угроза», привнесло долю юмора и анархического беспорядка в обострившуюся ситуацию. Появление летом 1968 года WITCH, организованной Робин Морган и Флорикой из NYRM, отчасти можно считать ответом на успехи радикально настроенных хиппи. Одной из первых акций WITCH, к примеру, стало наведение «порчи» на Уолл-стрит, подобно тому, как годом раньше Эбби Хоффман разбрасывал деньги на Нью-Йоркской фондовой бирже. В го же время создание WITCH и выбор названия*,[270] хоть и иронически, но серьезно намекали на «Заговор», то есть «Чикагскую семерку», группу активных радикалов, представших перед Комиссией палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности за то, что они якобы спровоцировали беспорядки на съезде Демократической партии в Чикаго в 1968 году. Эта комиссия вновь оказалась в центре внимания — впервые после эпохи маккартизма — в связи с попыткой правительства суровыми методами разобраться с радикальными хиппи, которые становились все более агрессивными. Указывая на то, что по этому делу комиссия не вызвала в суд ни одну женщину (среди вызванных в суд были Эбби Хоффман и основатель Международной молодежной партии Джерри Рубин), Рос Баксендэлл из WITCH задавалась вопросом: «Почему нас, настоящие подрывные элементы, истинных ведьм, ни в чем не обвиняют?»[271] В этом вопросе звучит и требование, чтобы исключительно мужской клуб «подрывных элементов» отнесся к женщинам всерьез, и в то же время убежденность в том, что (в конечном итоге) «метафорический» заговор феминизма окажет более разрушительное действие, чем позы этих мачо, которых Баксендэлл назвала «мальчишеским движением». В этом смысле риторика и доводы WITCH становились уничижительной насмешкой над маниакальной одержимостью заговорами, характерной для новых левых, противников феминизма, и одновременно скрытым подтверждением того, что правительство вновь обратилось к репрессивной политике, прикрываясь «заслоном против заговора» в случаях вроде суда над Чикагской семеркой. Хотя большая часть их уличных акций состояла из забавных шуток, WITCH быстро заявила более серьезным тоном, что «ВЕДЬМЫ должны назвать вещи своими именами или, скорее, мы должны назвать торговые марки и бренды».[272] Таким образом, шуточные рассуждения о заговоре не без труда уживались с серьезными намерениями.
Возникновение «Лавандовой угрозы» — похожая история о том, как в конце 1960-х годов происходила пародийная подгонка риторики заговора к нуждам феминизма. В 1970 году группа лесбиянок- феминисток выступила с подрывным протестом на Конгрессе по объединению женщин, воспользовавшись многими из обвинений, звучавших в адрес лесбиянок со стороны либеральных феминисток и женщин, не участвовавших в феминистском движении. Они назвали свое объединение «Лавандовой угрозой» в ответ на замечание Бетти Фридан о возможном проникновении лесбиянок — «лавандовой угрозе» — в женское движение. Сатирически подкрепляя обвинения в свой адрес, лесбиянки-феминистки в своей первой резолюции заявили, что «Женское Освобождение — это лесбийский заговор».[273] Появление «Лавандовой угрозы» способствовало реальному воплощению демонологических страхов феминисток вроде Фридан, уверяя, как гласил один из их лозунгов, что «Я твой самый худший страх / Я твоя лучшая фантазия». Так что в начале 1970-х годов такие объединения в рамках феминистического движения, как WITCH и «Лавандовая угроза», направили риторику заговора против инициаторов этого движения (и революционеров-мачо, и либеральных феминисток), смешав метафорическое и буквальное.[274]
Если распад радикального феминизма в конце 1960-х годов в какой-то степени сопровождался пародированием и обесцениванием конспирологического языка, то формировавшийся в 1970-х культурный феминизм оказался втянут в инфляционный виток буквальности. За это десятилетие представления о патриархате как о заговоре превратились в обоснованные фактами утверждения. Если некоторые радикальные феминистки соглашались с тем, что женщины были вынуждены пойти на сотрудничество с патриархальными институтами или поступили так, потому что подверглись психологической обработке, то культурные феминистки пришли к тому, что все мужчины абсолютно виновны в заговоре с целью установления контроля над женщинами, выступающими в роли невинных жертв.
Пожалуй, самым влиятельным защитником этой позиции стала Мэри Дэли. В своей книге «Гин/Экология» Дэли объясняет, что Америка — а, возможно, и весь мир — устроена в соответствии с планом заговора по установлению мужского господства. Автор настаивает на том, что с точки зрения логики «мы должны признаться самим себе, что мужчины и только мужчины являются инициаторами, разработчиками, контролерами патриархата и узаконивающей его инстанцией».[275] По мнению Дэли, «дело в том, что мы живем в глубоко антиженском обществе, в мизогинной «цивилизации», где мужчины коллективно превращают женщин в своих жертв» (GE, 29). Все элементы общественного устройства не случайны, ибо, как заявляет Дэли, «в рамках этого общества мужчины силой отнимают, выпивают из женщин энергию, это они отрицают экономическую и политическую власть» (GE, 29). Патриархат, «похоже, «повсюду»». Не только «космос и будущее… колонизованы», патриархальный контроль «проник и внутрь, отравляя сознание женщин, даже феминисток» (GE, 1). В «Гин/Экологии» заговор мужской власти охватывает абсолютно все.
Дэли неоднократно повторяет жестокие факты, доказывающие патриархальную власть. Она открыто выступает против превращения буквальной трактовки заговора сторонников мужского превосходства в подрывающие ее метафорические разглагольствования о каких-то абстрактных силах:
Женщин — даже феминисток — запугивают до Самообмана, делая из них тех, кто Сам считает себя угнетенным, неспособным назвать своего угнетателя и прибегающего вместо этого к неопределенным «силам», «ролям», «стереотипам», «принуждениям», «позициям», «влияниям». Этот список можно продолжить. Суть в том, что никто конкретно не назван — одни абстракции (GE, 29).
Несмотря на явное предпочтение реальных фактов эвфемизмам социологических обобщений, «Гин/Экология» зачастую оказывается насквозь метафоричной. Эта книга представляет собой удивительную попытку благодаря творческому подходу к языку спастись от того, что Дэли считает «отравляющим сознание воздействием» патриархата, которое не обошло даже женское движение. «Эту книгу, — заявляет Дэли, — можно считать своеобразным Реквиемом по
