Современная культура и Православие

настанет время жатвы, при кончине века сего.

Создание 'новой реальности'

Существует распространенное суждение, что Церковь и творчество находятся в непримиримом противоречии по той причине, что церковная жизнь догматична и канонична, то есть якобы несвободна и регламентирована, в то время как творчество невозможно без свободы художника от каких-либо формальных обязательств: культура живет постоянным поновлением своих канонов, борьбой с автоматизмом, творческим отталкиванием от готовых форм, художественным переиначиванием традиции.

Действительно, культурное делание состоит в том числе и в борьбе с опошленными омертвелыми формами, со штампами и клише, со словами, слишком часто произносившимися всуе и утратившими первоначальный смысл. Ибо культура имеет непосредственное отношение к изменчивой человеческой ментальности, к определенному типу самосознания общества в ту или иную эпоху. Однако культурное делание не есть вседозволенность - здесь действует (как художественное чутье, как вкус, как чувство стиля) убеждение, весьма сходное с тем, которое было высказано Апостолом Павлом: Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною (1 Кор. 6, 12). Только человек, смотрящий на культуру извне и не имеющий опыта культурного делания, может полагать, что у художника, обладающего внутренней свободой, не должно быть никаких табу. Напротив, чем одареннее художник, тем больше у него внутренних запретов, тем !уже путь, по которому направлена его творческая энергия.

Однако противоречие или антагонизм между Церковью и культурой более надуманный, чем реальный. Церковные догматы и каноны, так же как общий консерватизм церковной жизни - вовсе не аналог какого-нибудь 'Art poetique' или 'Манифеста немецких романтиков'. Это не есть нечто, навязанное Церкви извне: это тот позвоночник, без которого она выродится в мирское 'собрание верующих', в клуб религиозных интересов.

Ложным является и утверждение, будто догматы сковывают человеческий дух: напротив, дух человека призван дорасти до высоты догмата, прозреть его красоту, и нет предела этому росту. Догмат незыблем - и всегда современен. Догмат метафизичен - и всегда актуален, в то время как методики по искусству и манифесты появляются как раз для того, чтобы их преодолевать, и как раз тогда, когда начинают иссякать источники творчества: как правило, точно по 'методикам' творят эпигоны. При этом 'методики' меняются, а эпигоны остаются. Но художественный канон есть нечто иное: он не рождается головным дедуктивным способом, но являет себя в художественном произведении как совершенная форма и сам участвует в формировании традиции.

Священник Павел Флоренский писал, что канон никогда не был помехой художественному творчеству, что трудные канонические формы всегда были тем 'оселком', на котором 'ломались ничтожества' и 'заострялись великие дарования'. 'Поднимая на высоту, достигнутую человечеством, каноническая форма ВЫСВОБОЖДАЕТ творческую энергию художника к НОВЫМ достижениям, к творческим взлетам... требования канонической формы есть освобождение, а не стеснение'[141] .

Творческим заданием художника остается постижение смысла и глубины канона (традиции): в этом его связь с историей человечества и потому - с истиной и реальностью. Художник, который полагает, что канон может ущемить его творческую оригинальность и потому, прежде чем усвоить его, пытается его сокрушить, на самом деле попадает в полную зависимость от своей разрушительной задачи и начинает паразитировать на обломках чужих форм, подменяя творчество деструктивным дискурсом.

И все же художественные каноны, в отличие от церковных, остающихся непреложными и неизменными, имеют историю своего чередования: так, классицистический канон сменяется реалистическим или романтическим, рождающийся из их недр модернизм с течением времени сам ложится в традицию и становится классикой, как это произошло с творчеством Александра Блока и Анны Ахматовой, Бориса Пастернака и Андрея Платонова.

Суть в том, что Церковь и культура относятся к разным планам человеческого бытия: Церковь хоть и пребывает в мире, но миру не принадлежит, культура же принадлежит миру и истории, вместе с которыми она и погибнет: земля и все дела на ней сгорят... (2 Пет. 3, 10). Хотя, как сказано, пшеницу уберут в житницу.

И тем не менее, и в Церкви и в христианской культуре совершается сходный процесс богоподобного человеческого творчества, цель которого - создание 'новой реальности', прежде всего - в глубинах души человеческой; чаянье нового неба и новой земли, Царства Божьего, преображения себя и мира.

Творчество как подвиг веры

Пушкин писал: 'Цель поэзии - поэзия... Цель художества есть идеал, а не нравоучение'. Идеал - это то, чего нет на свете, но что существует в идеальной реальности, онтологический образец, соответствовать которому может лишь преображенная реальность. Поэтому в творчестве особенно актуальной оказывается проблема веры. Вера же всегда находится в противоречии с данностями этого мира, с его очевидностью, наконец, с человеческим ratio, опирающимся на эти очевидности и держащимся за них до последнего. Мирское 'в!едение' - доводы опыта, привыкшего ориентироваться среди причинно- следственных связей падшего мира и апеллировать к их логике, - сопротивляется устремлениям веры и пытается ее рационалистически разложить.

В творчестве такого рода помехой может стать чрезмерная рефлексия, убивающая непосредственный порыв к идеалу, то есть к Красоте и Истине, а также и сам профессиональный навык, навязывающий и опережающий своим знанием о том, как именно это должно быть сделано, творческую возможность того блаженного неведения и 'хождения по водам', которые доступны лишь вере.

В самом человеческом бытии существенным препятствием к благодатной жизни 'по вере' служит ведение принудительных законов природы, мира, человеческих отношений, социальных 'раскладов' и т.д., которыми человек опутан, как паутиной. 'Человек, сомневающийся, что Бог - помощник в добром делании, боится тени своей, и во времена достатка и обилия томится голодом, и при окружающей его тишине исполняется бури' - пишет преподобный Исаак Сирин (VI в.) [142] .

Размышляя о творчестве, нельзя не прийти к мысли, что оно родственно вере, которая, по слову апостола Павла, есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом (Евр. 11, 1). Творчество, по своей мистической сути, занято тем же самым и имеет дело с разысканием в идеальной реальности тех вещей, которые оно призвано воплотить. Здесь оно и встречается с эмпирическим, то есть не духовным, в!едением как со своим противником. Ибо творчество освобождает мысль от пут детерминированного мира, за который так держится это в!едение, будучи пределом естества, который и должен быть преодолен в творческом подвиге. Преподобный Исаак Сирин пишет: 'В!едение противно вере. Вера во всем (во всех своих действиях), что к ней относится, есть нарушение законов в!едения (не духовного)' [143] <...> 'В! едение есть предел естества и охраняет его во всех стезях его. А вера совершает шествие свое выше естества <...> В какой мере человек водится способами в!едения, в такой же мере связуется он страхом <...> А кто последует вере, тот вскоре делается свободен и самовластен, и, как сын Божий, всем пользуется со властью свободно. Возлюбивший веру сию, как Бог, распоряжается всяким тварным естеством, потому что вере дана возможность созидать новую тварь, по подобию Божию, как сказано: восхотел, и все явится пред Тобою (Иов. 23, 13)