Владимира Глоцера. Замечательно найден жанр. Владимир Глоцер дает возможность высказаться вдове Хармса, самое существование которой в конце XX века кажется почти неправдоподобным, скромно отступая перед свидетельством, — но любому, кто оказывался наедине с грудой магнитофонных пленок, ясно, что за титаническую работу пришлось ему проделать. Хочется еще отметить, что эта публикация очень уместна именно в «Новом мире» и, в свою очередь, работает на журнал.
Что касается прозы, тут успехом журнала является роман Михаила Бутова «Свобода», хотя Букеровская премия за него досталась все же благодаря благоприятному стечению обстоятельств — в совокупном мнении критики роман Маканина «Андеграунд…» явно впереди.
Из публицистики запомнился блестящий сарказм статьи Татьяны Чередниченко «Радость (?) выбора (?)» и последующий обмен мнениями между Чередниченко и Александром Носовым. Победу в этой схватке я бы присудила Чередниченко, хотя свои очки набрал и журнал.
В критике на успех журнала более всего работал цикл статей Ирины Роднянской «По ходу текста», хотя большинство из них и выходили за пределы собственно критики и касались не только литературных явлений. Впрочем, когда-то критика именно тем и занималась, что осмысляла как литературу, так и мир, ее породивший. Следить за мыслью автора, следующей «по ходу текста», было всегда интересно.
Что такое пятнадцатитысячный тираж самого популярного толстого литературного журнала в стране с населением 150 миллионов — в России? Это все равно, что 500 экземпляров для пятимиллионной Финляндии. После этого понимаешь, что сегодня любая публикация в толстом журнале — иллюзия публикации, любительское издание, неестественное для России. Потому что наша слава — не Пеле, наша слава — Пушкин, и такой славе, к величайшему несчастью, нет продолжения.
Я считаю, что самый лучший меценат — это власть, если она не навязывает нам идеологическую опеку. Еще есть время, чтобы спасти нашу великую литературу, опекая ее бескорыстно.
Все так сложилось в эти годы, что люди потеряли одно из самых тонких наслаждений — чтение книги или литературного журнала. И только великие читатели, личности, сумели сохранить для себя эту радость, ведь их у человека всего-то несколько.
Мне кажется, основная проблема отношения к «Новому миру» (как, впрочем, и к другим «толстякам») сегодня связана с проблемой чтения. Причем не «внешнего» времени современной беготни, суеты (когда читать некогда), а скорее «внутреннего» времени. Золотой век «Нового мира» (60 — 70-е годы) основывался на культуре медленного чтения. Здесь была важна не только часто обсуждавшаяся способность (советская?) строить (замедлять) чтение через считывание намеков, знаков сопротивления, следов эстетического эскапизма и т. п., которые содержались в текстах. Важно скорее другое: время чтения фактически совпадало с временем жизни. Или иначе: время жизни структурировалось, обустраивалось по законам времени чтения. «Новый мир» и другие «толстяки» давали визуальную, очевидную «картинку» этого тождества. В них содержалась «вся жизнь» (причем выстроенная иерархически: проза, поэзия, публицистика и т. д.), но при этом «вся жизнь» предлагалась не для ее проживания, а для ее «прочтения». Собственно, такое чтение замещало огромное множество больших и малых перцепций, исходящих от ужасающей и притягивающей своей «нелитературностью» жизни.
Думаю, эта ситуация начинает меняться в конце 80-х годов, когда «толстяки» переживают невиданный тиражный бум. Что-то происходит именно в это время, исключительно важное для судьбы «Нового мира». Возможный ответ таков: время чтения перестает совпадать с временем жизни, жизнь перестает структурироваться по законам чтения. Только несколько наблюдений. В эти годы в «толстяках» разворачивается невиданное пиршество, какая-то булимия публикаций ранее запрещенного массива текстов. И тогда же в стране наступает пик материального запустения — материя исчезает. И одновременно — волнующая экспансия «виртуального», чувственного (трансляции съездов по телевидению, выход из подполья современного искусства, аукцион Сотбис и т. п.).
Видимо, все сегодняшние проблемы «толстяков» оттуда — из конца 80-х. Сегодня «Новый мир» выстоит (искренне этого хочу), только сумев продумать этот период своей истории. Главное: вы, как и другие «толстяки», перестали выполнять роль «универсального отражателя» жизни, которая, в свою очередь, перестала структурироваться по законам (по временнбой форме) чтения. Грубо говоря, вам сегодня нужно как бы заново начинать с продуктивной рефлексии собственной ограниченности.
Напомню, что размышление о собственной ограниченности — это базовое условие того, что в европейской традиции называется «критикой». С этого размышления начинается кантовская «Критика чистого разума»: что я могу знать, а во что — только верить, — эти кантовские вопросы очень полезно сегодня заново продумать. Для меня как читателя журнала всегда (и в 70-е, и сегодня) восьмой кегль был интереснее десятого, то есть раздел собственно критики и всякого рода «примечаний» интереснее раздела «литература». И здесь же мои главные претензии к журналу: на мой взгляд, критики в европейском, кантовском смысле в журнале нет. От этого отдела исходит (и всегда исходил) некий дух притязания на универсальное знание, дух, который по традиции всегда присутствовал в разделе «литература». Мне кажется, журналу было бы полезно обрести новую точку «частного» взгляда, ограничив образ своей референтной группы, сделав более частной, локальной манеру своего разговора с читателем. Мы переживаем сегодня опыт открытия различий. К примеру, последние выборы дали нам образец преодоления примитивной оппозиции «коммунизм — либерализм» и, кажется, впервые позволили многим увидеть некоторые политические оттенки внутри демократического спектра.
Попутно — к теме различий. Журналу было бы крайне полезно обдумать семантику своей обложки, своего макета, своей структуры. Только несколько наблюдений.
Сегодня эстетика журнального образа «Нового мира» связана с особой традицией аскетического чтения. То есть образом своего журнала вы как бы призываете: читай — не смотри, зажмурься — не разглядывай, терпи — не жди удовольствия. Эта эстетика не случайна: ведь типичная критическая статья в журнале призывает к тому же. Критик «Нового мира» обычно сразу «проваливается» в содержание, в смысл анализируемого текста, в лучшем случае — в контекст. Удовольствие от чтения — не для него. Но не для него и другое — анализ своего чувственного (эстетического) переживания текста, выстраивание образа его эстетической формы. Для меня новомирский стиль — это стремление навязать читателю базовое недоверие к феноменальной, чувственной, то есть, по сути, эстетической стороне жизни и литературы. А ведь различия возникают и живут именно здесь — на поверхности, в том числе и на поверхности журнальной обложки.
Что касается структуры журнала, то она по-прежнему иерархична, литературоцентрична и тяготеет к тотализирующей, универсалистской модели. Скажу только, что, на мой взгляд, это знак какой-то, возможно сознательной, несовременности журнала. Ведь поле культуры, усложняясь и дифференцируясь, структурируется не так, как структурирован ваш журнал. К примеру, политическое событие (скажем, война в Чечне) идет не после повести и подборки стихов, а задает некое поле (форму) чтения и этой повести, и этих стихов. В культуре образуются свои «горячие точки» (например, Интернет), формирующие и новое время (ритм) чтения, и новые типы литературного опыта.
Возможно, в скором будущем «Новый мир» будет структурироваться вокруг каких-то тем или проблем, выносимых на обложку журнала.
И еще одно замечание. Любой журнал — это гид, картограф. Вы сейчас все время немножко опаздываете с этой функцией. И это хорошо — поскольку запаздывание является косвенным свидетельством рефлексии, продумывания собственных ходов. Но я хотел бы видеть в журнале и более быстрые реакции, ориентирующие читателя не только в пространстве вечных ценностей, но и в горячей зоне литературной моды, литературной политики, живой ткани литературной и окололитературной жизни. И еще одно: мне кажется, журнал выиграл бы, впустив в свое пространство элементы игры и
