вещества, сохраняя некоторые элементы прежней структуры, приобретают новые, в итоге меняя цвет и качество.
Бывшие диссиденты в свое время героически выступили против советской власти, за что, надо полагать, история воздаст им должное; но, взяв однажды критический разбег, они, похоже, не могут уже остановиться и требуют все оставшееся от прошлого разрушить «до основанья, а затем…». Хотя что будет затем, сами толком не знают[29]. Но время не терпит, и, значит, надо не только разрушать старый дом, но одновременно «оживить камни из груд праха» (Неем. 4: 2) и строить новый, эмпирически находя правильные решения. «Подсказчиками» здесь служат наитие (сигналы, посылаемые возбужденной национальной памятью) и здравый смысл.
Кстати, видимый эмпиризм не обязательно означает отсутствие идеи. Гегель писал, что исторические деятели черпают свои цели из источника, содержание которого остается до поры до времени скрытым, — некоего «внутреннего духа, который еще находится под землей и стучится во внешний мир» (цитирую по памяти в уверенности, что существенных неточностей здесь нет). И это несмотря на перемену, которую произвели в мире Просвещение и Французская революция, поставившие его «на голову», иначе говоря, резко усилившие значение интеллектуальной составляющей исторического процесса. Даже не разделяя гегелевского представления об имманентной цели истории, можно согласиться с тем, что доля истины в этом суждении есть.
Конгениально Гегелю его соотечественник Гёте утверждал, что Наполеон, наиболее впечатляющая фигура великой переходной эпохи конца XVIII — начала XIX века, сам не понимал идеи, в которой жил. Это было сказано о человеке неоспоримо выдающемся, и не только на поле боя, но и в делах государственного строительства. Что уж тут говорить об «агентах истории» более скромного калибра.
Кормчий государственного корабля сам может быть вед б ом (скажем, неким крылатым гением, как ни анахронично выглядит такое существо в наши дни); что, разумеется, не снижает его ответственности за взятый им курс. Он волен, более того, ему приходится выбирать курс даже в том случае, когда у него есть твердое представление о порядке ценностей. Потому что порядок ценностей — это одно, а область действия воли — другое. Существует, как называл ее Б. П. Вышеславцев, автономия руля — наряду с автономией компаса.
Самый порядок ценностей независим от времени (компас всегда указывает одно и то же направление, куда бы его ни поместить), но способ, каким он может быть реализован, зависит от конкретных обстоятельств. Сейчас «элита» озабочена национальной идеей: ждут, что она вот-вот явится готовенькой, как некое золотое яблочко на серебряном блюдечке. Не дождутся. Национальную идею надо суметь вырастить; притом усилиями, исходящими не только «от головы», но и от жизненной практики. У нас есть великолепный теоретический корпус, оставленный «старой» Россией и русской эмиграцией, — мне трудно представить, что без опоры на него может возникнуть национальная идея, заслуживающая этого имени. Но он не должен как бы повисать в воздухе. Кроме идейно-теоретических разработок нужны, так сказать, встречные движения полусознательного характера, осуществляемые в различных жизненных планах, не в последнюю очередь в плане политической деятельности.
Разумеется, все это не означает, что критическая оценка советского прошлого утрачивает актуальность. Двигаясь вперед как бы в тумане (будущее всегда туманно), приходится в определенной мере полагаться на интуицию. Но уже пройденная часть исторического пути должна быть освещена безжалостным светом знания.
Вероятно, можно определить взятый новым президентом курс как «бегство вперед». Этот емкий термин (перевод с французского) означает устремленность к поставленным впереди целям и в то же время уход, «бегство» от решения вопросов, которые рано или поздно должны быть решены. В данном случае поставленные цели имеют практический характер, а «брошенные» позади вопросы — оценочно- исторический.
«Пока не установлена истина, — пишет Буковский, — не вынесен… приговор — остается незавершенной эта (советская. — Ю. К.) глава нашей истории, не наступает и выздоровление» («Московский процесс»). В этом Буковский, безусловно, прав: настоящее выздоровление придет, когда будут вложены персты в язвы и наступит всеобщее осознание того, какая болезнь однажды поразила организм.
В оправдание верховной власти скажем, что такого рода «судебно-медицинская экспертиза» — не ее все-таки дело; да и не по силам ей она. От первого лица зависит многое, но далеко не все. Nec Caesar supra grammaticos — «И Цезарь не выше грамматиков». В данном случае «грамматики» — трудящиеся на ниве просвещения в различных его аспектах: религиозном, научном и культурном. Этот их «муравьиный труд» по разборке остающихся завалов и восстановлению необходимого порядка ценностей способен расчистить путь для преобразований. Но и, наоборот, успешное продвижение по пути реформ будет способствовать переоценке прошлого — и так, даст Бог, мы выйдем из замкнутого круга, в котором топтались целое десятилетие.
А «реванш КГБ», хотя бы только частичный, сейчас уже невозможен. Не те времена. И слишком дискредитирована эта организация, чтобы кто-то мог возмечтать о чем-то подобном. Как теперь представляется, это преступная организация, даже если судить ее по советским критериям. Ведь какая главная цель перед ней стояла? Быть самыми-самыми сильными в мире, всех давить и никого не бояться. А каков итог? Преступление, которое совершило «ЧК — ГБ», — разумеется, не само по себе, но «в связке» с другими ведущими советскими учреждениями (и, разумеется, с партийной верхушкой во главе) — может быть квалифицировано так: соучастие в убийстве России как великой, первоклассной по внешним параметрам державы[30]. (Возможно ли воскресение? Как и всякое другое — в порядке чуда. Ибо трезвое рассмотрение вопроса отвергает такую возможность, по крайней мере в перспективе следующего столетия.)
Следовательно, чем скорее нынешние эфэсбэшники снимут со стен портреты Дзержинского, по сю пору украшающие начальственные кабинеты, чем раньше перестанут называть себя по старой привычке «чекистами», тем лучше не только для страны, но и для них самих.
Повторю, что порочность или преступность упомянутых институтов совсем не обязательно накладывает клейма на всех людей, причастных к их деятельности. Так складывается в истории, что люди создают институты, но потом институты начинают помыкать людьми — сначала теми, кто их создал, а потом возрастной сменой, которая уже ничего толком об их происхождении не знает и считает их легитимными не только в политико-юридическом смысле, но и в смысле высокой «логики истории», а значит, имеющими и нравственное оправдание. Чтобы лишить их видимой легитимности, поколебать их и в конечном счете повалить, нужны сильные порывы свежего ветра, вроде того, что подул у нас в годы «перестройки». Собственно, в тех разреженных высотах, где сталкиваются идеи и духовные силы, судьба их уже решена, и единственный реальный союзник, который у них еще остается, — вера в сумеречного домового, иначе говоря, старые привычки.
Отчего, говорят, черт на болоте живет? Смолоду привык.
Здравый смысл, я уверен, работает и будет работать против всяких попыток возвращения к прошлому. Но чтобы судить прошлое по высоким меркам, должны, видимо, явиться люди нового поколения — свежие умы и «белые сердца». Только тогда и наступит час покаяния, просветления и «уязвления души в глубоком чувстве» ради подлинного обновления жизни.
Пока же — идет сложный и не слишком торопливый процесс метаморфозы живых тканей национального «тела».
Наталья Иванова
Подстановка
Александр Семенович больше любит Льва Николаевича, чем Анну Андреевну. В конце своей статьи[31] он помещает собственное стихотворение, которое заканчивается так:
