самодовлеющий антропологический феномен, как нечто, обусловленное характером и протеканием сугубо индивидуальных психофизических процессов, по отношению к которым «внешнее» — признанные цели, ценности, нормы и социальные институты — выступает либо как фактор грубого, механического насилия, либо как вакуум, сосущая пустота, пространство, безразличное к трагическим метаниям индивида, словно обреченного на пожизненное заточение в одиночке, где нет ни стен, ни потолка, ни охраны…
Основной сюжетный мотив такого рода кино — попытка обретения близости, реального контакта с другим, с другими, — что невероятно трудно и всякий раз перерастает в мучительную проблему. А сексуальный инстинкт — заложенная на биологическом уровне «плетка», принуждающая искать выход из одиночного заключения, заставляющая пуститься в рискованное путешествие навстречу другому, со всеми опасностями и катастрофами, подстерегающими человека на этом пути.
Сексуальность — неотчуждаемая сфера человеческого бытия, область, где что-то происходит лично с тобой, крошечный островок приватности в мире, насквозь пронизанном властью языка, культурных стереотипов, тотальных информационных сетей и механизмов глобального потребления. И она же — источник деструктивных импульсов, способных разнести в клочья этот удобный, рационально устроенный мир. В фильме «Романс» Катрин Брейа героиня, с которой отказывается спать ее возлюбленный, в конце концов действительно взрывает его, устроив утечку газа. Но «Романс» — феминистская картина аa these, публицистическое предупреждение: не принимая в расчет эмоциональные и физические нужды женщины, общество рискует взлететь на воздух.
В «Пианистке» Михаэля Хайнеке, поставленной по роману писательницы-феминистки Эльфриды Елинек, все намного сложнее и намного страшнее… Роман Елинек написан о том, что мужчины неадекватно воспринимают любую попытку женщины диктовать правила сексуальной игры. В фильме речь о другом: мы видим, как неудовлетворенная, искалеченная сексуальность порождает просто-таки эпидемию психологического насилия. «Пианистка» — холодная и ясная, как морозный день, почти беспафосная картина — отчет о катастрофе, в которую может вылиться элементарное желание двоих — быть вместе. Едва женщина, сорок лет затянутая в корсет занятий классической музыкой, отпускает на волю свои желания и чувства, они оказываются настолько извращенными и изломанными, что влюбленный в нее и любимый ею чудный юноша на глазах превращается в монстра, способного испытывать удовлетворение, лишь унижая и уничтожая другого. Все тут просто и объяснимо в рамках классического психоанализа. Но объяснения не избавляют от шока: пугает жутковатая неотвратимость, с какой насилие дает всходы на вроде бы благополучной почве современного мира. Они могут питаться чем угодно — религиозным фанатизмом или фанатизмом карьеры, подавленной сексуальностью или любыми другими формами унижения, унификации «я»… Антропологический кризис, экзистенциальное неблагополучие, таящееся под глянцевой пленкой современной цивилизации, — та реальность, которую с применением самых шоковых, травмирующих, сильнодействующих средств пытается анализировать нынешнее кино.
Между «Интимом» и «Пианисткой» достаточно много общего. Это картины одного уровня, сделанные крупными режиссерами, не замеченными доселе в склонности к любовным историям. Обе — экранизации современной прозы («Интим» — по мотивам рассказов Ханифа Курейши), в обеих литературная основа подверглась радикальной переработке. «Пианистка», действие которой происходит в Вене, снята австрийцем, но на французском языке, с французскими исполнителями (Изабель Юппер, Анни Жирардо, Бенуа Мажинель); «Интим» — французом Патрисом Шеро, но в Лондоне с английскими и англоговорящими актерами (Керри Фокс, играющая главную роль, — австралийка). Использование «чужого языка», языка другой культуры, подчеркивает универсальность представленных на экране коллизий. Кроме того, в обоих фильмах действуют люди, так или иначе причастные к искусству (состоявшиеся или несостоявшиеся музыканты, актеры и проч.), что вводит мотив самореализации человека внутри наличной культуры. Так что love story в обеих лентах перерастает рамки мелодрамы, житейского частного случая и превращается в инструмент исследования современного бытия.
Но в «Пианистке» есть по крайней мере шокирующая, провокационная фабула, есть кровавые эпизоды, где героиня — профессорша Венской консерватории — режет себя бритвой или подсыпает в карман ученице битое стекло… Есть аура пугающей экстремальности, которая по определению не может оставить зрителя равнодушным. «Интим» же сделан буквально из ничего. Фильм построен на ситуации банального адюльтера, так что шокирует здесь разве что физиологическая откровенность постельных сцен, а также несоответствие внешних параметров занятых в них актеров традиционным стандартам порно- и шоу-бизнеса. «Ах, у нее целлюлит! — говорят зрители. — А у него лысина! Фи!» Они готовы смотреть любую порнуху, но только чтобы было «красиво». А если «как в жизни», то это — верх непристойности. Провокационный ход Патриса Шеро заключается в том, что секс на экране полностью избавлен от товарной, коммерческой «упаковки»; человеческая плоть предстает в своей обнаженной, «стыдной», трагической уязвимости.
В первых кадрах мы видим мужчину (Марк Ринельс), спящего на полу, в захламленной комнате среди нераспакованных коробок с вещами. Камера медленно панорамирует, показывая тело, свернувшееся в позе зародыша: руки, ноги, кусок лица — тяжелый, нездоровый сон отчаявшегося человека. Потом он вскакивает, лихорадочно натягивает одежду, чтобы впустить женщину (Керри Фокс), не слишком красивую, с тяжелым, странным, настороженным и в то же время ожидающим взглядом… «Мы разве договаривались?» — «Нет». В растерянности он предлагает ей кофе… И вот уже двое лихорадочно слипаются в одну плоть: тяжелое дыхание, обнаженные груди, ягодицы, «скрещенье ног», торопливо надетый презерватив… Торопливый, голодный секс, почти не приносящий удовлетворения. Сразу вслед за тем она, быстро собрав одежду, уходит, не сказав и двух слов. Чтобы через неделю зачем-то прийти опять…
Постепенно их тела все больше привыкают друг к другу: вот мы видим, как они раздеваются, глядя в глаза, синхронно снимая обувь, часы, белье… Вот — ласкают друг друга с щедрой, раскованной нежностью. Вот он смотрит, сидя в кресле, на нее — спящую… Тело каждого понимает, что нужно другому, оба они хотят одного и того же, и безмолвный телесный контакт становится спасительным островком жизни в хаотическом, чуждом мире.
Этот мир за стенами его убогой холостяцкой берлоги снят мечущейся, стремительной камерой — осколки лиц, обрывки разговоров, жесткие взгляды, агрессивное нетерпение, тотальная неприязнь… Это его мир — бар, где он работает, вечно надирающиеся к вечеру посетители, нерасторопные подчиненные, раздражающее начальство… Такой же одинокий и еще более несчастный друг Виктор — «брат-близнец». Воспоминания об оставленной недавно семье… Они накатывают снова и снова — сквозь стылую синь обоев в его нынешнем, неприглядном жилье проступают теплые, охристые стены, фотографии, книги, слышится детский смех… Пространство воспоминаний дано в рапиде, как сон, как галлюцинация, как утраченный рай, где муки ревности еще не выстудили тепло совместного бытия: можно невзначай притулиться к уснувшей жене, прикоснуться к лицу ребенка… Покинув однажды этот невыносимый «рай», герой остался ни с чем: постылая, «временная», на шесть лет затянувшаяся работа, неудовлетворенные артистические амбиции (Джой когда-то мечтал стать музыкантом), проигранная жизнь… Его одиночество бросается в глаза, как физический изъян; оно — во взвинченной нервозности жестов, в затравленных глазах, в горестных складках у рта…
А потом снова, без предупреждения, без предварительных договоренностей, приходит она, и покой по капле возвращается в растерянную, растерзанную, размозженную душу. Вновь камера, успокоившись, в неторопливой, внимательной смене планов фиксирует мельчайшие перипетии физической близости.
Женщина приходит и снова уходит, как-то раз оставив за собой незакрытую дверь — дверь в свою жизнь, неизвестную ему, самостоятельно текущую в огромном, запутанном пространстве большого города. Поначалу он просто провожает ее глазами. В следующий раз идет за ней, но теряет из виду в рыночной толпе неподалеку от дома. Еще через неделю он уже следит за ней с настойчивостью, осторожностью и азартом завзятого филера. (Любопытно, что очередной эпизод преследования начинается на том же месте — возле рынка, — где оборвался предыдущий. Герой словно движется по траектории рока. Экранное пространство втягивает его в себя, предписывая маршрут «приключения», от которого уже нельзя уклониться.)
Настойчиво преследуя загадочную любовницу через весь Лондон, герой преодолевает разделяющее их пространство анонимности и оказывается в средоточии ее мира. Это маленький театрик-паб, выкрашенный в нелепый голубой цвет. Внутри: барная стойка, бильярд, дверь в подвал с табличкой «Театр — Туалеты» (дверь — в оба помещения; театр здесь почти такая же физиологическая необходимость, как и
