— Что вы хочете сказать? — Две-три вещи. То есть что страна у нас — трава с огоньками станций, что вобще родимый край — то, где ездит поезд, и что есть еще балет, дед-и-баба-танцуй. — Не болтайте языком. — Языком и вытру. Да, картинка дешева — но ведь не дешевка, в первом классе выбрал сам бедную палитру, ржавый фиолет чернил и сиротский желтый. Тем оно и бередит Лермонтову душу, что былинкой восхищен и ничтожной тварью на обломках корабля выплывший на сушу и целует, не стыдясь слез, иван-да-марью. * * * В автомобиле с тихим двигателем в лес послеливневый еловый пусть бы проселком шины выкатили меня под марш высоколобый Шопена в исполненье Горовица, заряженного мной в кассетник, чтоб с мирозданьем пособороваться в сверканье игл — из сил последних. Коршун Коршуны плачут…
«Агамемнон»
Коршун — откуда он вынырнул, коршун, на гору ветра взобравшийся шерп! Зренье — как крови неотпертой поршень, крылья — как месяца черный ущерб. Только как будто он в страхе сегодня, в страхе, растерян, как ласточка хил, всех отчужденней, всех тварей безродней, всех обреченней. Что с ним, Эсхил? Что-то же хочет он выразить, коршун, визгом, холодным, как режущий серп, незаглушаемым, жалобным, горшим ужаса им облюбованных жертв. Это вспоровший брюшинную полость голос, но не предсказаний и притч, а не его, им не признанный голос — к битве, заведомо гибельной, клич. Он проиграл ее. Он умирает. Пусть не сейчас — но уже предала жизнь. И задел уже хвост его краем всплывшие без левитаций тела. Он не согласен, он борется. Коршун он! И, не зная, как выместить зло, что-то еще выясняет с сотворшим волю, и небо, и клюв, и крыло. * * * На какой бы ни пришел вокзал и кого бы я ни провожал, сердце, словно плакальщица, воет. Где тот дух, что вдохновлял жену слать бесслезно мужа на войну! Впрочем, не жена я и не воин. Да и с глаз долой, из сердца вон — не про нас. И то, что телефон есть, не только скорбь не уменьшает, а, наоборот, как речь с кассет действует — речь тех, кого уж нет, тех, чью речь ничто не заглушает. Эта скорбь — единственная весть смерти о себе: что, дескать, есть. Не наверняка, но нам довольно, потому что, если нет, отъезд — дым, а то с чего глаза так ест, или тромб, а то с чего так больно? Может быть, себя через вокзал свет потусторонний показал: дом, который тени населяют, чтоб исчезнуть из него, куда кто — и, в бездну канув, поезда нам пустое место оставляют. Улицкая Людмила Евгеньевна родилась в Москве, окончила биофак МГУ. Постоянный автор «Нового мира». Лауреат Букеровской премии 2001 года за роман «Путешествие в седьмую сторону света» («Казус Кукоцкого»), опубликованный в «Новом мире» (2000, № 8–9). Живет в Москве.
