такой сделал? Ты должна матери ноги мыть и воду пить…» Но Ирина сдерживалась, соблюдала табель о рангах.
Потом родственники уходили, довольно быстро.
Дочь тихо говорила в дверях, кивая на Ирину:
— Какая-то она у тебя косорылая. Найди другую.
— А эту куда? — пугалась Анна.
— А где ты ее взяла?
— Бог послал.
— С доставкой на дом, — добавлял Ферапонт.
Анна видела: с одной стороны, они ее ревновали, с другой стороны, им было плевать на ее жизнь. Жива, и ладно. У них — своя бурная городская жизнь. Дочь была влюблена в жениха. Ферапонт — в свободу и одиночество, что тоже является крайней формой свободы.
Ирина отмечала: родственники вели себя как посторонние люди. Даже хуже, чем посторонние. С чужими можно найти больше точек соприкосновения. Так что — богатые тоже плачут. Этими же слезами.
Анна выходила провожать. Отодвигала миг разлуки.
Родственники садились в машины и были уже не здесь. Взгляд Анны их цеплял, и царапал, и тормозил.
Стук машинной дверцы, выхлоп заведенного мотора — и аля-улю… Нету. Только резкий запах бензина долго держится на свежем воздухе. Навоняли и уехали.
Ирина испытывала облегчение. Она уставала вдвойне: собственной усталостью и напряжением Анны.
Анна тоже была рада освобождению. Доставала чистые рюмки.
— Все-таки все они сволочи, — разрешала себе Ирина. — И мои, и твои.
— Знаешь, в чем состоит родительская любовь? Не лезть в чужую жизнь, если тебя не просят… Ты лезешь и получаешь по морде. А я не лезу…
— И тоже получаешь по морде.
— Вот за это и выпьем…
Они выпивали и закусывали. Иногда уговаривали целую бутылку. Принимались за песню. Пели хорошо и слаженно, как простые русские бабы. Они и были таковыми.
— выводили Ирина и Анна.
— И что, дождалась? — спрашивала Ирина, прерывая песню.
— Кто? — не поняла Анна.
— Ну эта… которая стояла в прихожей.
— Не дождалась, — вздохнула Анна. — Это поэтесса… Она умерла молодой. И он тоже скоро умер.
— Кто?
— Тот, которого она ждала весь день, не отходя от двери.
— Они вместе умерли?
— Нет. В разных местах. Он был женат.
— И нечего было ей стоять под дверью. Стояла как дура…
— Ну почему же… Песня осталась, — возразила Анна.
— Другим, — жестко не согласилась Ирина. — Все вранье.
Она вспомнила Кямала, который врал ей из года в год.
— Все врут и мрут, — жестко сказала Ирина. Она ненавидела Кямала за то, что врал. И себя за то, что верила. Идиотка.
— Но ведь песня осталась, — упиралась Анна.
И это правда. Ничто не пропадает без следа.
Дети не звонили Ирине. Может быть, не знали — куда. Ирина исчезла из их жизни, хоть в розыск подавай. Но и розыск не поможет. Как найти человека, который вынут из обращения: ни паспорта, ни прописки…
Ирина тоже им не звонила. Она поставила себе задачу: позвонит, когда купит квартиру. Она знала, что существует фонд вторичного жилья. Люди улучшают условия, старое жилье бросают, а сами переходят в новое. Эти брошенные квартиры легче сжечь, чем ремонтировать. Но существует категория неимущих, для которых и это жилье — спасение. Администрация города продавала вторичное жилье по сниженным ценам. В пять раз дешевле, чем новостройка.
Ирина посчитала: если она будет откладывать все деньги до копейки, то за два года сможет купить себе квартиру.
Анна весь день проводила на работе, и Ирина по секрету подрабатывала на соседних дачах. И эти дополнительные деньги тоже складывала в кубышку. Кубышкой служила старая вязаная шапка.
Иногда, оставшись одна, Ирина перебирала деньги в пальцах, как скупой рыцарь. Она просила Анну расплачиваться купюрами с большими рожами. Она боялась, что деньги с маленькими рожами устарели и их могут не принять.
Ирина подолгу всматривалась в щекастого мужика с длинными волосами и поджатыми губами. Франклин. Вот единственный мужчина, которому она доверяла полностью. Только Франклин вел ее к жилью, прописке и независимости. Сейчас Ирина жила как нелегальный эмигрант. Она даже боялась поехать в Москву. Вдруг ее остановят, проверят документы, препроводят в ментовку и запрут вместе с проститутками.
Володька и Кямал бросили ее в жизненные волны — карабкайся как хочешь или тони. А Франклин протянет ей руку и вытащит на берег.
Однажды днем зашла соседка, старуха Кузнецова, и попросила в долг сто рублей, заплатить молочнице.
Попросить у Ирины деньги, даже в долг, — значило грубо вторгнуться в сам смысл ее жизни.
— Нет! — крикнула Ирина. — Нету у меня! — И заплакала.
«Сумасшедшая», — испугалась Кузнецова и отступила назад.
Собака Найда, чувствуя настроение хозяйки, залаяла, будто заругалась. Остальные собаки в соседних дворах подхватили, выкрикивая друг другу что-то оскорбительное на собачьем языке.
В середине лета Анна засобиралась в Баку.
В Баку проводилась Всемирная конференция кардиологов под названием «Евразия». Съезжались светила со всего мира.
Карнаухов предложил Анне поехать проветриться. Это была его благодарность за качественную и верную службу.
Узнав о поездке, Ирина занервничала, заметалась по квартире.
Открыла бар, цапнула из подарочного фонда самую большую и дорогую коробку конфет «Моцарт». Положила перед Анной.
— Передашь Кямалу, — велела она.
— А ты не хочешь спросить разрешения? — легко поинтересовалась Анна.
— А тебе что, жалко? — искренне удивилась Ирина. — У тебя этих коробок хоть жопой ешь.
Сие было правдой, коробок много. Но спрашивать полагается. В доме должна быть одна хозяйка, а не две.
