Анна вспомнила слова Высоцкого: «Растет больное все быстрей…» Природа чувствует короткую программу жизни и торопится выявить как можно быстрей все, что заложено в личность. Поэтому часто тяжелобольные дети умственно продвинуты, почти гениальны.
Прием был окончен.
Анна вышла проводить и попрощаться.
— Что передать Ирине Ивановне? — спросила Анна.
— Спасибо… За вас…
Кямал заплакал с открытым лицом. Его брови тряслись. Губы дрожали.
В жизни Кямала обозначилась надежда, как огонек в ночи. И эту надежду организовала Анна, которую он еще вчера не знал.
Кямал стоял и плакал. Анна не выдержала. Ее глаза увлажнились.
Мальчик смотрел в сторону. Не желал участвовать в мелодраме. Ему нравилось чувствовать себя сверхчеловеком — презрительным и сильным. Вне и над. Над схваткой.
Должно быть, начитался Ницше.
Анна вернулась в Москву.
Ирина, как всегда, ждала ее на дороге.
Анна вышла из такси. Вытащила чемодан, коробки с подарками. Азербайджанцы надарили национальные сувениры.
— Ну как? — спросила Ирина вместо «здравствуй».
Этот вопрос вмещал в себя многое: видела ли Кямала? Передала ли конфеты? Как он тебе показался? Что он сказал?
— Симпатичный, — одним словом ответила Анна. Это значило — видела, передала, посмотрела и скромно оценила: «симпатичный».
— И ребенок замечательный, — добавила Анна.
— Какой ребенок? — не поняла Ирина.
Этот вопрос она уже задавала однажды Джамалу. И у нее было то же выражение лица.
— Сын Кямала. У него врожденный порок сердца. Они приедут в Москву на операцию.
— С женой? — сумрачно спросила Ирина.
— Не знаю. Наверное…
Вошли в дом. На столе стояли пироги: с мясом, с капустой и с черникой. На плите изнемогал сложный суп с самодельной лапшой.
Когда хочешь есть и тебе дают — это счастье.
Уселись за стол.
— А кто их позвал? — спросила Ирина.
— Что значит «позвал»? Их же не в гости позвали. По медицинским показаниям.
— А ты при чем?
— Я — врач. Кямал попросил, я помогла. А что? Не надо было?
Ирина поджала губы. Анна — это ЕЕ человек. Ее территория. И Кямал позволил себе тащить ТУ, предательскую, жизнь на территорию Ирины.
Анна отправила в рот ложку супа. Закрыла глаза от наслаждения. В этом изысканном ужине пряталась вся любовь и забота Ирины. И легкое тщеславие: «Вот как я могу».
— Это не суп, — подтвердила Анна. — Это песня.
— А что он сказал? — спросила Ирина.
— Кто?
Ничего себе вопрос.
— Кямал, — напомнила Ирина.
— Ничего. Спросил: сколько стоит операция в Америке.
— А мне что-нибудь передал?
— Передал: спасибо… — «За вас» Анна опустила. Это могло быть обидно. Хотя и просто «спасибо» — тоже обидно после всего, что было.
Ирина опустила глаза.
— Если вы любили друг друга, то почему не поженились? — простодушно спросила Анна.
— У него другая вера, — кратко ответила Ирина.
Не скажет же она, что он ее бросил. Стряхнул, как рукавицу.
— Ну и что? У нас почти все врачи другой веры. И у всех русские жены.
— Евреи, что ли?.. — уточнила Ирина. — Так евреи вечные беженцы. Они выживают.
— Интересная мысль… — Анна улыбнулась.
Ее друзья и коллеги меньше всего похожи на беженцев. Скорее на хозяев жизни. А татарин Акчурин — вообще Первый кардиолог.
— А какой у него сын? — осторожно спросила Ирина.
— Потрясающий. Я бы его украла.
«Мог бы быть моим, — подумала Ирина. — Только здоровым. От смешения разных кровей дети получаются лучше. Как котлеты из разных сортов мяса».
— Мальчик похож на Кямала? — спросила Ирина.
— Гораздо умнее…
Так. Значит, Кямал показался ей недалеким.
Анна почувствовала себя виноватой, хотя не знала, в чем ее вина.
Они сидели на кухне, пили чай с черникой, и над их головами метались многие чувства.
Хлопнула входная дверь. В доме раздались легкие шаги.
— Кто это? — испугалась Анна.
— Алечка, — хмуро ответила Ирина.
— Кто? — не поняла Анна.
— Моя внучка, кто же еще…
Ирина по привычке устанавливала свои порядки на чужой территории. А почему ей в ее возрасте надо менять свои привычки? И что особенного, если ребенок подышит воздухом и поест хорошую еду. Здесь всего навалом. Половина выкидывается собаке. И взрослым полезно: не замыкаться друг на друге, а отдавать тепло — третьему, маленькому и растущему. Поливать цветок.
Анна замерла с куском пирога. Стало ясно: она — за порог, Аля — тут же появилась в доме. Ирина — самостоятельна и независима. А независимость часто граничит со жлобством. Грань тонка.
Алечка тем временем привычно метнулась к холодильнику, взяла йогурт. Села в кресло с ногами. Включила телевизор.
Передавали какую-то тупую игру. Тупой текст наполнял комнату. Алечка смеялась.
— Выключи телевизор, — потребовала Анна.
— А вы пойдите на второй этаж. Там не слышно, — посоветовала Аля.
— Иди сама на второй этаж, — крикнула Ирина. — Там тоже есть телевизор.
— Там маленький… — заупрямилась Аля. Но все-таки встала и ушла.
Анна сидела парализованная открытием. Ее (Анну) не любят. Ее просто качают, как нефтяную скважину. Качают все: и Ферапонт, и Карнаухов, и целая армия больных. Думала, Ирина — простая русская душа — жалеет и заботится. Но… Мечтанья с глаз долой, и спала пелена. Как у Чацкого.
Анна отодвинула тарелку и поднялась на второй этаж, в свою спальню.
Телевизор грохотал на втором этаже.
— Иди вниз, — приказала она Але.
— Ну вот… — пробурчала девочка. — То вниз, то вверх…
Однако телевизор выключила.
Алечкой можно было управлять, хоть и через сопротивление.
Ирина осталась сидеть внизу с невозмутимым видом. Когда она нервничала, то надевала на лицо невозмутимость. Защитный рефлекс. Ирина рисковала и понимала это. Если Анна взорвется и попросит их обеих убраться восвояси, ей просто некуда будет пойти. Алечку она отвезет к матери, а сама — хоть на вокзал. Сиди и встречай поезда.
