Новый мир. № 11, 2002

Разлетались в осколки замыслы, вдребезги шли обиды —
и смертей, и славы вновь становилось мало.

И по новой выходит тянуть чумовой напиток,
наблюдать, как свет расслаивается сквозь стенки,
и впивать той радуги вневременной избыток,
забывая тона столетий и собственных лет оттенки.

Сквозь грипп

Как ни странно, точно помню номер дома
на железном покореженном квадрате
в слепом полукруглом переулке,
густую крупу за двойными стеклами,
теснину крыш с разноростными антеннами,
довоенный комод, а высоко над ним
«Охотников на снегу» в потемневшей раме
и мягкие брейгелевские сумерки
по углам аккуратно прибранной комнаты.

После уроков

я заносил ампулы с чем-то обезболивающим,
а она усаживала и почему-то заводила разговор
о том, как много лет назад
пролетела с экзаменами на геофак,
как у нее посреди квартиры
долго-долго стоял огромный глобус
и косматый домашний кот
вдумчиво вращал его лапами, не выпуская когтей.
Дым от импортного латуннобаночного чая
поднимался до гуляк на коньках
в заснеженном фламандском городке,
а она с одышкой отходила от стола к окну
и внимательно глядела наружу.
Она хорошо держалась, когда узнала диагноз,
лишь однажды случилась банальная короткая истерика,
телефон от шального удара напрочь перестал работать,
и никто дозвониться ей уже не мог.
Наверное, именно потому
так неиссякаемо сыпались пытливые вопросы
о сомнительных успехах в учебе
(будто в краснокрылых дневниковых цифрах
зашифровано что-то безумно важное)
на садовую голову сына дальних родственников
в столбняке от непомерной крепости байхового,
обормота, мечтавшего поскорее улизнуть,
но незаметно застрявшего дожидаться
первого раннего огня в заиндевелых окнах
вокруг веселого дальнего катка.

* * *

За плесень в твоем подземелье,
За зелень совиных очей
Пригубим крепленое зелье
В одну из апрельских ночей.

На стеклах, залепленных сажей,
В окне под косым потолком
Проступят детали пейзажей,
С которыми с детства знаком.

Которые праздника ради
Явились без спроса извне
На угольном влажном квадрате,
На влажной угольной стене.

По праву заветной шкатулки,
Где тлеют страницы письма,
Разводы сырой штукатурки
Молчанием сводят с ума.

И все ж объяснимы едва ли
Дыханьем добра или зла
Размытые тени в подвале
И сладость печного тепла.

И приступ предутренней дрожи,
И вешняя тьма площадей
Сквозят непреложней и строже
В надменной улыбке твоей,

Чем оклики прежней стихии,
Чем омуты будущей мглы,
Где мечутся ветры тугие