№ 12).
От этого костела до другого, Петропавловского польского, — дистанция в полвека и в полкилометра по Милютинскому переулку, то есть по гребню водораздела между Неглинной и Москвой-рекой. Костелы помещаются у гребня, но на разных стоках. И вот же — младший, Петропавловский костел (№ 18), сделав лишь шаг с черты водораздела на москворецкий склон, немедленно оказывается экстерриторией: местность вокруг не выглядит как польская, вообще приходская. Наоборот, старший костел — Людовика Святого, — едва сойдя с гребня холма на склон Неглинной, попадает в соприродное пространство, доныне узнаваемое как французское. Даже стоящий на краю прихода — ареала Кузнецкого Моста — костел был его центром.
Вот что такое мифогенность территории.
В XIX веке появление иноверных престолов на Покровке и Мясницкой не сделало восток Белого города новой Немецкой слободой. А мифогенный Кузнецкий Мост сделался ею до костела.
Собрания. Знаменательно, что в пределах Неглинного Верха, на Долгоруковской улице, родился, а в середине XIX века окончательно обосновался на Софийке (ныне Пушечная, № 9) Немецкий клуб.
Шутка Антоши Чехонте: «В немецком клубе происходило бурное заседание парламента» — в тему. Кузнецкий мост — конечно, самое общественное место города.
Еще в исходе XVIII века Неглинный Верх обстроил свой фасад на сторону Кремля и Китай-города Петровским театром (будущим Большим; Петровка, № 1) и домом Благородного собрания (Охотный Ряд, № 2/1). Новые центры аристократической общественности обогатили содержание готового родиться мифа.
Благородное собрание было особенно необходимо мифу: новая иноземщина смесилась с русской патрицианской фрондой, за которую так не любила Москву Екатерина. В отсутствие палаты лордов зал Собрания — Колонный — становился центром мнений, а не только развлечений.
Другой патрицианский центр, Английский клуб — по слову Пушкина, «народных заседаний проба», — часто переезжая, оставался в пределах Неглинного Верха: Страстной бульвар, № 15, затем № 6; наконец, Тверская улица, № 21 (недавно бывший Музей революции).
На Трубе, углом Петровского бульвара и Неглинной (№ 14/29), к услугам заседающих имелся ресторан «Эрмитаж» — совладение Люсьена Оливье, изобретателя салата. Миф Кузнецкого Моста вкуснее с этим человекомифом и с его рестораном. «Издавна в нем собирались (и доныне) дворяне после выборов и чествовали своих новых избранников», — свидетельствует предводитель московского дворянства, внук Параши Жемчуговой граф Сергей Дмитриевич Шереметев.
Не случайно в пределах Неглинного Верха помещаются и обе палаты современного парламента России (из которых нижняя — вплотную к дому Благородного собрания), и Московская дума.
Конечно же, французская колония держалась разных политических сторон, и роялизм у эмигрантов, тем более у беглецов от революции, бывал в обыкновении. Но общий вывод из сложения галантереи и костела с предпарламентом сделался странный. Сделался, собственно, миф.
Кузнецкий Мост есть сумма иноземного плебейства, республиканского и роялистского, с русским патрицианством.
Сама патрицианская республика не исключает роялизма. Тому свидетельство языческий Сенат или старушка Англия, что республиканское толковище совместимо и с монархией на противолежащем холме, и с монархизмом на собственном.
Верный знак этой совместимости — сделанный Дворянским собранием выбор архитектора: не в природе Казакова оформлять фронду. Дом Собрания остался политически нейтральным.
Современная Госдума и огромна, и развернута на Кремль, но и теперь что-то мешает фронде. Только ли заграждение гостиницы «Москва»?
Характерно еще, что поначалу для собраний московского дворянства предназначался тоже казаковский зал Сената, то есть зал внутри Кремля, известный как Екатерининский. В первом проектном варианте предполагался даже заседательский амфитеатр. В осуществленном варианте заседания еще возможны, но уже на Охотном уместней кулуарные беседы и, конечно, танцы.
Колонный зал репетирован у Казакова в архитектуре тронного зала Пречистенского дворца. За именем и образом Колонного слышится и видится коронный зал. При том, что сам Пречистенский дворец был в некотором роде антитезой ветхому Кремлю — арбатской, приватно-царской антитезой.
В Арбате и цари делались частными людьми. Кузнецкий Мост, наоборот, ходил с общественным лицом. Если фронда Арбата заострена против Кремля, то фронда Кузнецкого Моста бесформенна и безопасна.
В Арбате каждый — царь, царь на Кузнецком — все.
Екатерининский институт. В пределе, Кузнецкий Мост — место не жительства, но общежительства. Общения аристократии между собой — и с Западом, причем плебейским — артистическим, торговым, всяким.
Поэтому «бал Благородного собрания — это толкучка, рынок, открытый вход, открытый для всех: купеческие дочки из Замоскворечья, немки, цирюльники, чиновники и другие шпаки всякие». Так капитан Дрозд в романе «Юнкера» внушает Александрову (alter ego Куприна) предпочтение Екатерининского института благородных девиц.
Дом Института, учрежденного в самом начале XIX века, держит меридиан Неглинной, рисуясь над слиянием ее истоков, на строгом севере Москвы (Суворовская, бывшая Екатерининская площадь, № 2). Чувство Александрова к Зиночке Белышевой, вспыхнувшее в танцевальном зале Института, прообразует множество подобных. Каждое юнкерское училище бывало там раз в год. Екатерининский до последнего следил чистоту кровей.
Стендаль. Интендантский офицер наполеоновской армии Анри Бейль на панораме московского любовного мифа вполне замещает своего императора, обделившего Москву амурными приключениями.
«В тот день, когда мы прибыли сюда, — сообщал в письме из Москвы 1812 года Бейль, — я, как и полагается, покинул свой пост и пошел бродить по всем пожарам, чтобы попытаться разыскать г-жу Баркову». Стендаль искал бывшую возлюбленную, актрису Мелани Гильбер, вышедшую замуж за русского. «Я никого не нашел».
Только во второй месяц московского сидения Стендаль узнал, что «за несколько дней до нашего прибытия она уехала в Санкт-Петербург, что из-за этого отъезда она почти окончательно поссорилась со своим мужем, что она беременна, что она почти всегда носит зеленый козырек над глазами, что муж ее маленький, некрасивый и… очень ревнивый и очень нежный».
Кузнецкому Мосту важно еще, что Мелани Гильбер была актрисой и француженкой. Поскольку же французом был и сам Стендаль, важно, что Мелани стала Барковой. Чтобы бейлевский поиск на пожаре стал крестоносным поиском женственной души мира, предпочитающей восточный Рим западному.
Гонимые пожаром из Арбата, Бейль с офицерами переместились в область Кузнецкого моста. Считается, что в старый Английский клуб. Клуб до войны располагал домом князя Гагарина на Страстном бульваре, угол Петровки (№ 15/29). Но из другого письма Стендаля явствует, что клуб уже горел и офицеры заняли где-то поблизости «красивый белый четырехугольный дом», в котором, «по-видимому, жил богатый человек, любящий искусство».
Настойчивость, с которой Бейль как персонаж московского предания вселяется в Английский клуб, свидетельствует о неглименской, а не арбатской природе этого предания. С Бейлем Английский клуб становится французским.
Кстати, Стендаль признается в том же письме, что «маленько пограбил» с товарищами винный погреб клуба.
Иогель и Ламираль. Чтобы миф Кузнецкого Моста схватился, потребовалось время. Время после войны 1812 года, когда сам мост засыпали вместе с рекой Неглинной, дав больше места торговле. Время, когда нашествие французов продолжалось миром. Время, когда благородное юношество открыло во французском магазине тип модистки, а благородное девичество нашло себе, в окрестностях того же магазина, учителя — в особенности танцев. Танцмейстеры Иогель и Ламираль стали отцами мифа.
Дом Жана Ламираля сохранился в Столешниковом переулке (№ 9, во дворе), а Петр Иогель нанимал разные залы.
