И молча пьем — стремительно пьянеем.Наверно, прав он, где еще так многоНам дарит небо образов ненастья?А под ногами — мокрая дорога,В конце — шалман — надежда на участье.* * *Бродит в убранстве белом нахлынувшая зима,Окнами тысячеглазыми вспыхивают дома.И торжествует Вертумн в наших неладных краях,И многосильна тоска, будто молитвой монах.Специалист по простуде — морозец-прохвостУпотребляет пространство от переулков до звезд,Он, как блюститель порядка, выгнал с бульвара шлюх,Действием напоминая — здесь, простите, не юг.Здесь, на окраине мира, рыщет Вервольф впотьмах,А воздух многажды прострелян сведущими в стволах.Не потому ли Муза, ежась в глухой тишине,Диктует намного реже, чем грустит о родне?* * *На отшибе державы живет неизвестный поэт,С ним сроднились давно перекрестки, дворы, переулки.Алкоголем, тоской и любовью исчезнувших лет —Он отравлен, как страстью к поживе матерые урки.Классицизма поклонник, случалось, якшался с фуфлом,Провожал корабли, с океаном шептался о смертиИ пустыми ночами считалкой приветствовал гром.Как он многим не в масть, а вернее сказать — против шерсти!Аонид славный пасынок, друг несказанной тиши,Закидонов, туфты, развлекух, безобразий сказитель.Сотни раз говорил он о том, что вокруг ни души, —Откликался, как мнилось поэту, лишь вестник-воитель.Он покуда в музей не отдал старомодный пиджак,Джинсы черные «Lee» и другие дешевые лахи…Как тревожатся гномы, когда его давит кирняк,А едва прихворнет — умолкают окрестные птахи.На отшибе державы живет неизвестный поэт,Осторожнее с ним, ибо малый шагает к высотам.Пока вы трепездоните — зрит он божественный светИли — потчует доброго духа чайком с бергамотом.Когда за сорокЖизнь, как мудрый певец написал, за второй перевалЗавалила! И как ни бодрись, я конкретно устал,Но пускай шестикрылый не думает: «Вот же нытье,Ведь не самое скверное выпало Жене бытье», —Это я не к тому, чтоб за ангела нечто сказатьИли вышним на фатум в порыве нелепом пенять, —Это чувство старения, это нападки тоски,Что вонзает в меня не впервинку свои коготки…Было время — не хуже столичных умел вороватьЯ по ниточке небо, точнее, стишки сочинять,И читать их подвыпившим фифам, и слыть в их глазахВещуном, толкователем снов, неприемлющим страх,Занимательным мальчиком, что неспроста поседел,Видно, сильно трудился и выполнил множество дел,Знать, такие бывают не только в романах, в кино,И поддакивать умному нужно, с ним быть заодно…Был фартовый расклад — я фланировал там, где БайкалСвои воды лазурью небес с наслажденьем питал,Где сибирский пиит кайфно трубку курил, не спеша,Где встречала разок Гафаеля средь ночи душа,Сей блазнивый момент и доднесь вспоминается мнеВ те минуты, когда я скучаю один в тишине…Хорошо, что случилось такое в тех славных краях,Хорошо, что последние вижу я в радужных снах…Был период занятный — с кентом по японской странеМы слонялись без дела (веселое было турне!..).Пиво, виски, сакэ, якитори, сасими, нюри,Ресторанчики, бары, кафе от зари до зари,Променаж близ дворца императора… Токио? Да.Поезд-пуля, что знает известнейшие города,Нас домчал в Ниигата, который весь розами цвел! —Только этот возможен, как тут ни старайся, глагол…Был вояж — улыбался мне правильный город Париж,И один армянин, когда брал я спиртное, — «шалишь» —Мне кричал, и шатался немножко Латинский квартал,И седой музыкант Paganini на скрипке играл…Но, недельку спустя, помахала держава рукойИ — исчезла в маренго… Впоследствии стало игройТо, как память пречудно рисует далекие дни,Возвышая одно, а другое скрывая в тени…Разумеется, чаще судьба говорила мне — «нет!»,И тянулись пустые года, не мерещился светЛучшей жизни… Я вкалывал, я понемногу кирял,Так непруха не раз доставала, что просто завал!Зубоскалил над глупой толпой, обнимался не с той,Научился общаться с героями книжек, поройМне о кладах рассказывал Сойер, поддакивал Гек,
