Диоген с фонарем вопрошал: «Кто у вас человек?..» Были жуткие ночи, случались деньки без гроша, А однажды от тела едва не сбежала душа… Было в небо неверие… Было — холеный подлец, Бывшей власти прислужник, по козням порядочный спец, Наезжать так старался в мой самый паршивый сезон, Только что я об этом? Пусть Бог его судит… Харон Всех нас ждет, чтоб на лодке в аид переправить ли, в рай… Темнота за окном мне советует: «Кореш, бай-бай…» Двадцать пятое января 2002 года Когда в сумерках день пропадает и Свелинк Ян Звуками полнит душу и торжествует барокко — Маленький город застигает бармалей-буран, И расклады синоптиков стоят теперь немного. Гул магических нот, и мнится: в далеких краях — Три охотника, псы, а над ними серое небо, Силуэты деревьев, округа в больших снегах, — Дух спокойствия, самобытности, стыло и немо… Это — Брейгель? Быть может… Разве об этом здесь речь? За окном закидоны небес — напряги бурана, Что решил наш угол медвежий насильно облечь В белокипенный цвет от окраин и до лимана. Наплывает орган, и, чудится, в некой дали Ветряки вдоль канала, кафе и флюгер над домом… Ричеркары, токкаты «в ту степь» меня завлекли Да еще одиночество — с этим давним симптомом Как-то ближе к давнему веку. Лютует буран! — Хорошо, что окно разделяет… С музыкой этой Не спеша проживем… Поддержи меня, Свелинк Ян, На краю бесконечной державы, в студеном «где-то»… Авиапочта для D. R. С каким наслажденьем мы пили вино Когда-то, мой милый, когда-то, Теперь в одиночестве пялюсь в окно — Любуюсь игрой снегопада. Обыденность. Полдень. Хлопочет зима В моей глухомани, близ моря. В белейшем прикиде деревья, дома И, спящие подле, предгорья. Все чаще звучит за окном Фридерик — Хоронят… ведь кладбище рядом… Бывает, услышу пронзительный крик Вразрез духовым — и накатом Ворвется в жилище «подружка» тоска, О бренности думки нахлынут… Но нет! — я не буду об этом пока, Пусть хмурые образы сгинут!.. Намедни мне виделся ангел во сне, В штиблетах, в пальтишке неновом, Шепнул он: «Удача поближе к весне С тобой повстречается…» Словом, Мне мыслится, вестник пророчил о том, Что нам улыбнется свиданье. Тогда, разумеется, классно гульнем — Копи, мой товарищ, желанья! Наплыв снегопада… Раденье пера… Эпистола — встреча заочно. Засим, разлюбезный, — прощаться пора. Увидимся… Это уж точно. Продолжаем публикацию дневников литературного критика, публициста и культуролога Игоря Александровича Дедкова (1934–1994). См. также «Новый мир», 1996, № 4–5; 1998, № 5–6; 1999, № 9, 11; 2000, № 11–12; 2001, № 11–12.
Фрагменты дневниковых записей 1987–1994 годов были опубликованы журналом «Свободная мысль» (1995, № 9 — 10).
1987. 2 января.
Вместо Индии были Новгород и Старая Русса. Пришлось прочесть книжки Балашова, Б. Романова и Слипенчука, — за тыщу страниц, и присоединиться к «экспедиции» Залыгина. В ее состав вошли Крупин, Сергей Есин, Руслан Киреев, Г. Кострова (как представитель изд-ва «Молодая гвардия»), Т. Полторацкая (от Союза писателей РСФСР) и Жора Елин (от «Литературной России»). Днем позже нас в Новгород прилетел Василий Белов. Официальное название нашей экспедиции: выездное заседание Совета по прозе СП РСФСР (возглавляет Совет Залыгин). Тема заседания: проза новгородских писателей: кроме мной перечисленных — Марк (?) Колосов и Десятсков. Над одной из центральных улиц Новгорода был протянут плакат: «Привет мастерам российской прозы». Ходить пешком нам не давали, да и времени свободного не было: то соборы, то выступления и встречи. Ни разу прежде не ездил я в такие писательские путешествия, хотя Залыгин звал и прежде. Вот съездил, буду теперь знать и вряд ли когда соберусь еще. И компания оказалась неплохой, и возможная «несовместность», — или несовместимость, — не успела обнаружиться, все равно: нагрузка для души неоправданная. То, за чем ехали, уместилось в четыре часа разговоров (заседали в просторном кабинете директора областной библиотеки; библиотека расположена в здании бывших присутственных мест, где какое-то время служил Герцен; парадный вход оказался почему-то закрытым; вместо дверей было приспособлено окно, благо окна не нынешние, и в окно — по заснеженным мосткам, пригибая голову), — разговоров не очень-то, на мой взгляд, обстоятельных, хотя именно из-за них, надо думать, переживали новгородские литераторы. Крупин не постеснялся мне сказать, что приехал, не прочитав романа Балашова, но свое выступление начал именно с этого романа, продемонстрировав знание первого десятка страниц и еще нескольких наудачу — из середины книжки. Хуже того, он и других авторов,
