различной форме и степени в ведущих европейских странах и в США. Роль государства во многих из них давно уже перехлестнула умеренный солидаристский порог; у власти находится тонкий сравнительно с общей массой населения слой конкурирующих между собой профессионалов. Влияние государства на экономику в разных странах различно, но как таковое оно не отрицается даже в ультралиберальных США, и в критические периоды оно резко возрастает. Утопической оказалась лишь идея беспартийного развития, быть может, вследствие простоты и привычности традиционной модели. Но пороки этой модели по- прежнему вопиют, и не случайно проекты прямой выборности снизу доверху исходят и от таких людей, как А. И. Солженицын.
Иной вопрос, что солидаристские периоды в западных странах оказывались недолгими, и панацеей от соблазнов, прежде всего социалистических («с человеческим лицом»), солидаризм не становился: точка равновесия между свободой и силой, обществом и государством в ряде европейских стран давно пройдена, и стрелка, кажется, двинулась в сторону все большей зарегулированности… Но, во всяком случае, способность к самокоррекции демократический мир проявил. Однако предвидеть это семьдесят лет назад вряд ли было возможно, и в те годы взоры многих обратились к Италии. Одним из интеллектуальных лидеров европейского солидаризма был В. Парето, последователь О. Конта, Э. Дюркгейма, Л. Дюги. Сегодня Парето известен в основном как создатель корпоративной теории общества, но специалисты знают его и как автора первых математических моделей общественных и экономических процессов. Корпоративная теория сулила социальную гармонию — в противовес как большевизации, так и упадку. И казалось, все в Италии благоприятствовало ей: идеи Парето взял на вооружение молодой итальянский фашизм.
Не только солидаристы смотрели в те годы на Муссолини с симпатией и надеждой. О. Чемберлен отзывался о нем как о «замечательном человеке… работающем не покладая рук для величия своей страны». У. Черчилль, побывав в Риме, заявил, что «если бы он был итальянцем, то не снимал бы с себя фашистской черной рубашки». Ллойд Джордж публично соглашался с Черчиллем в том, что корпоративная система «является весьма многообещающей концепцией».
Среди высказываний тех лет нетрудно найти и восхваления Гитлера, а нежная любовь к Троцкому или Мао и поныне не считается позором. Но Гитлера и Сталина боялись и дифирамбами им пытались успокоить, загипнотизировать самих себя. Муссолини же ни у кого страха не вызывал, причины симпатии к нему были иными. Расовые пристрастия поначалу не играли в итальянском фашизме роли. Нетерпимый к политическим противникам, режим Муссолини был в то же время относительно мягок, его репрессии и сравнить было нельзя ни с ленинско-сталинским адом, ни с многообещающими первыми опытами Рейха. Более того — Муссолини еще в 1934 году отзывался о Гитлере как о «чрезвычайно опасном идиоте», называл национал-социализм пародийной, скотской имитацией фашизма. Но самое главное — основой корпоративного государства провозглашалась солидарность. Социальная гармония казалась достижимой — эволюционным путем, без революционной ломки государства и общества, без насильственного перераспределения собственности.
Однако надежды оказались тщетными, а родство фашизма с солидаризмом — иллюзорным. Чтобы понять, почему Муссолини принимал поначалу идеи Парето, надо учесть, что у итальянского фашизма не было ни своего «Коммунистического манифеста», ни «Майн Кампф»: он вынашивался и рождался стихийно, собственная идеология у него долгое время отсутствовала. А когда она появилась, ею сделался вульгарный этатизм. И это закономерно привело фашизм к союзу со «скотской пародией» на него, к соучастию в преступлениях нацизма. Несостоявшиеся солидаристы поклонились Левиафану, и это стало крушением надежд на гармонию и мир, хотя корпоративизм как лозунг продолжал сохраняться.
Так закончился итальянский эпизод солидаризма, по сути, даже и не начавшись. Но именно он и служит единственной мишенью левых критиков центристской доктрины. Логика понятна: к обычному безграмотному отождествлению нацизма и фашизма добавляется еще одна подстановка, совмещающая фашизм и солидаризм, а отсюда — один шаг до отождествления солидаризма с гитлеровщиной. И этой демагогией возражения как бы на корню сняты…
Во всем этом есть одно нечаянное совпадение с исторической истиной, которое сами критики как раз и отрицают: именно в Германии солидаризм явил себя наиболее ярко. Но произошло это уже после крушения нацизма, в 50-е годы. Для восстановления разрушенной страны нужно было прежде всего целостное мировоззрение. То есть единящая идея — это в благополучные времена ее роль и значение принято отрицать: когда жизнь течет мирно и сытно, тогда «мировоззрение свободы подменяется свободой от мировоззрения» (С. Левицкий).
Мог ли либерализм сделаться «мировоззрением свободы» только что освобожденного от национал- социализма народа? Мог бы, при соблюдении нескольких условий. Если бы территорией Германии были бескрайние необжитые прерии; если бы их осваивали одиночки, сознательно, по своей воле недавно переселившиеся сюда… Если бы эти одиночки, с крепкими характерами и нервами, не образовывали еще пока единого народа; и если бы они были не католиками, не лютеранами, а принадлежали к радикально индивидуалистическим религиозным группам.
Последнее — основное. Теоретики немецкого солидаризма пишут о географических, экономических, правовых его корнях. Но главное, подчеркивают они, лежит в религиозной глубине: «принцип солидарности действует сначала в бытии и лишь затем выводится в долженствование».
«И если Бог нашел, что нехорошо человеку (мужу) быть одному, и решил „сотворить ему помощника, соответственного ему“ (Быт. 2: 18), то решил Он так потому, что с самого начала человек был создан так, что не мог жить один и сам по себе, но был предназначен к тому, чтобы пользоваться помощью и оказывать помощь. Так, мужчина и женщина по замыслу Творца уже по физическим свойствам рассчитаны друг на друга, на взаимную поддержку и на совместную деятельность во всем, что составляет содержание и задачу человеческой жизни на Земле… По своей духовной природе человек в еще большей степени, чем по природе физической, приуготован к жизни в обществе. Дух — как верно говорится — загорается только от духа… Прекраснейшие и благороднейшие способности, дарованные Богом человеку как духовно-телесному существу, раскрываются только в общении… Бог одарил человека множеством способностей, дарований, позволяющих ему воплощать духовные, нравственные, религиозные и иные культурные ценности, мыслимые и действительные только в общении будь то людей, будь то — когда Богу угодно — людей и Бога, но лишенные содержания и смысла для замкнутого в себе единичного существа…»
Так пишут теоретики немецкого солидаризма Генрих Пеш и Освальд фон Нелль-Брейнинг, излагающий в ряде своих книг концепции многотомных трудов Пеша[21] .
Перед нами «срединный» подход к проблемам личности и общества. Этот подход почти незнаком в нашей стране, обычно мы мечемся между двумя полюсами. «Бог сотворил людей равными и свободными», — начертано на одном из них. И за безусловной справедливостью деклараций, подобных джефферсоновской, забывается недостаточность их: в радикально-протестантском мировоззрении человеческая общность не имеет божественной санкции. А на другом полюсе — оскопленная «соборность»: отвечающая за спасение всего живого личность изгнана из нее.
Теоретики солидаризма не ограничиваются, разумеется, созданием религиозно-философской базы концепции: рассуждения в их книгах доведены до практических рекомендаций. Так, важную роль играет у них так называемый «принцип субсидиарности» — принцип оптимальной поддержки.
«Общество должно оказывать своему члену активную поддержку в том, чего он не может совершить самостоятельно, своими собственными силами; и, напротив, оно не должно снимать с него трудов, с которыми он может справиться сам, так как этим оно лишает его возможности в результате собственных усилий приобрести умение и опыт и стать совершеннее, чем до сих пор; это было бы для него не оптимальной поддержкой, а скорее вредом и помехой… Если отдельный человек или самостоятельная ассоциация могут собственными силами управиться со своими задачами, то охватывающее их общество не должно вмешиваться в их деятельность, навязывая им свою помощь, потому что такая помощь будет не оптимальной поддержкой, а ненужной опекой: умалением их самостоятельности. Если же отдельный человек или самостоятельная ассоциация, предоставленная самой себе, не в состоянии справиться с превышающей их силы задачей и вынуждены искать опоры в охватывающем их обществе, то общество обязано оказывать им необходимую поддержку, которая в этом случае будет проявлением подлинной солидарности».
Вдумаемся в эти кажущиеся на первый взгляд самоочевидными тезисы. Они обязывают общество и
