Duty free вот выветрилась и еще любовь только след вроде слабого запаха духов на рукаве повисевшего в шкафу костюма Примерка с некоторых лет начинаешь примерять к себе чужие смерти вроде как женщина прикидывает мысленно к фигуре висящие в витринах платья та узка та чересчур расфуфырена а эта топорщится так некрасиво напрасное беспокойство сошьет на заказ портной с сантиметром на шее Старик и душа когда она явилась ему впервые то была в наутюженной блузке с комсомольским значком вроде старшей сестры потом всякий раз в ином образе и летах как в новом платье он чуть не лишился ее в тот раз что она была девочкой-подростком и убежала за укатившимся волейбольным мячом иногда приходила как доктор в белом халате а в решающие минуты принимала облик мухинской Жницы ей с ним пришлось поваландаться и все равно уже на лестнице она оглянется уходя и увидит: старик у окна и вместо Евангелия читает утреннюю газету * * * Оса, увязшая в клубничном варенье серебряная ложка — стук! …вот так и Он меня прихлопнет сдуру: жужжал, надоедал Ему… Поверх старого текста маленький банк расположился в прежней «стекляшке» на Киевской стриженые клерки расставили свои компьютерные столы в хирургической тишине клацают и шуршат сквозь банковских сквозь их хромированные столы проходят прозрачные тени официантов в грязных фартуках волокущие подносы с разбавленным пивом у тех и других одинаково скуластые лица ни те ни другие не могут выговорить слова «палимпсест» * * * Литературная стратегия Зачем шарахать дверью? Вот я за собой тихонько притворю обложку. И посмотрю. Вряд ли я смогу описать восторг, охвативший всю нашу семью при переезде из города в деревню. Даже тетя Мара, склонная, правда, к преувеличению, не могла похвалиться тем, чтобы когда-нибудь раньше ее так переселяли. Единственное, что можно было бы сравнить с эмоциями, не покидавшими нас во время разгрузки и затаскивания мебели в новое помещение, было, по мнению брата Петера, то чувство облегчения, которое наша бабушка испытала после окончания Второй мировой войны, узнав, что ее старший сын, муж Мары, не скончался в Аусшвице, а возвращается домой. (Еще больше это наше ощущение было сродни веселью самой тети Мары, получившей вскорости уведомление о том, что ее муж — по ошибке! — был кремирован. Бумага содержала также уверения, что все произошло в полном соответствии с желанием покойного быть сожженным после смерти. То обстоятельство, что кремация мужа последовала не за его смертью, а, наоборот, смерть — за кремацией, она сочла пустяком.)
Однако эта история осталась уже далеко в прошлом, была почти забыта и вспоминалась лишь во время неизбежных семейных ссор как один из самых горьких эпизодов семейного прошлого. Переселение целого клана, как заметили наши поразительно скромные и нетребовательные соседи, было, конечно,
