рассыпьтесь пышными грядами, как зеркала над островами. Голландию сюда тащил зеленый кот и супостат за краснокирпичные ляжки, да не донес. Она распалась по дороге, скользнет едва, лежит у врат. И Грецию сюда несли… И всякий, всякий, кто здесь жил, пространство изнутри давил, растягивал, и множество как бы матрешек почти прозрачных град вместил. 3 (ветреный солнечный день на Фонтанке)
Землетрясенье поколений мне замечать и видеть лень, когда уносит пароходы в каленье солнечное день. И солнце ветром тож уносит, но в воду сыплется, звеня. Сквозь какие века опьяняешь меня, вся ломаясь, виляя, река. С мармеладной слоистой густою волной, с золотой сединой… О русалка, аорта, Фонтанка! Только больше аорта, кормящая сердце водой, и скотом своих волн в перебранке. Елка с игрушкой, Игрушка с елкой Как ниткой навощенною, Игрушка с елкой связана, Как смочены смолой они, Как спутаны хвоей — Так я к Тебе прикована, Приклеена навек. В глухую ночь последнюю Тускнеет шарик елочный, Закапанный свечой. И в эту ночь так жалобно Звенят игрушки смутные, Зеленой тьмой окутаны, А елка долу клонится, И грех их разлучить. На петельке игрушкиной Висит обломок хвоистый Куриной лапой, мертв. На год игрушку в гроб кладут, А елку — в серый снег. Так с сердцем разлучается И с Богом человек. Под тучами День волооких туч, Набитых синим пухом, Промчался, будто луч, Ворча громами глухо. Стремительные, синие, К цветам припадая в полях, — Как бархатные акулы С большими глазами в боках. Я, глядя в них с травы, была Жемчужиной, на дне лежащей, Из-под воздушного стекла Сияньем жалобно кричащей. Чайка — казачья лодка и птица А. Миронову.
Ходит чайка вверх по горю — Ветер гонит — не кружа, И, дошедши до границы, Замирает — вся дрожа. Ходит чайка вниз по горю, До водоворота сердца, — Там и тонет, превращая Белый парус в белый мак. Хоть и тонет, но всплывает И бежит опять к границе, Чтобы там, кружась и тая, Взрезать воздух визгом птицы.
