Я успел ощупать: в карманах ее халатика, их всего два, ничего не было. Ни намека. И на молодом теле, под легким ситчиком, нигде не топорщилось, не шуршало и не бугрило.
Не обнять ли. Не начать ли поутру новой атаки в такой, казалось бы, доступности ее тела. Всего-то халатик! — думал я. Но смех настораживал. Смех ее какой-то рваный… Даша как раз повернулась от плиты и шла к столу (и ко мне) с полной шипящей сковородой.
При случае такая сковорода — опасное оружие.
— А я в тюрьме! — смеялась она.
— А?
— В тю-ууурьме! Ха-ха-ха-ха-ха!.. Хи-хи-хи-хи-хи! — Смех стал жесткий (как режущий наспех стекло).
А следом… Уже как вопль боли… Без перехода, обвалом — в стремительную женскую истерику с криком, с брызгами слез:
— Они меня заперли!.. Заперли! Заперли!.. Ха-ха-ха-ха-ха! В тюрьме!
Она вопила. Судорожно дергала плечом… При этом достаточно метко разбрасывая ложкой содержимое шипящей сковороды по нашим двум тарелкам. Опасно стояла… Как раз передо мной.
Возможно, поэтому я ей спешно подсказал:
— Двери открыты.
— Двери? Ты, дед, мудак… Что мне двери!
— И окна тоже.
— И окна?! — завопила она прямо мне в лицо. С никак не мотивированным (по отношению к этой минуте) раздражением. При вскриках она еще сильнее дергала плечом. А сковорода в руке!
Глаза в немыслимой жиже — слезы так и слетали. Слезы тоже разбрасывались по нашим двум тарелкам. И какие слезы! Давно не видел таких крупных.
— Жизни не-еееет! — кричала. (Как ни молода, как ни современна женщина, она начинает с того, что «жизни нет». И что муж идиот… Классика.)
Она с ним давно в раздрае. Муж забрал машину. Да пошел бы он! Она разводилась с ним уже дважды — разведется и в третий!.. И это не с крыши упало. Не случайно. Разумеется, это злой и завистливый (к ее красоте и к ее уму!) заговор людишек. Она не может отсюда выбраться, не может даже сбежать, ОНА В ТЮРЬМЕ, ты понимаешь, старый идол, В ТЮРЬМЕ-ЕЕ-Е… Даже телефон, не поболтать всласть, лимитирован. Поминутная оплата. Непродленная!.. Телефон — только если звать на помощь. Если пожар!.. Если грабят!.. Да хоть бы ограбили, пошли они все!..
Она выкрикивала, а я с перепугу уставился ей в глаза… Зрачки расширены. Истерика?.. Человек при таких зрачках больше видит — или меньше? (Я тупо припоминал. Из оптики.)
— Они все сговорились!
— Они нехорошие, — поддакивал я.
— Сучары! У всех дела! Свои делишки! А я сиди одна! Одна!..
И вдруг смолкла. Кажется, ее качнуло. Наконец поставила (бросила резким движением) пугавшую меня сковороду на дощечку. А сама наконец села.
Как быстро менялась ее картинка! Она пригорюнилась. Дед, давай запоем. Дед, мудак старый, давай петь!.. Она звучно всхлипнула. Она подперла кулачком щеку и завела — негромко и вполне душевно. А я-аа хочу-уу… Песенный вой прерывался всхлипами. Разве могут в наши дни молодую женщину понять? Юбка в клет-точ-чку…
Но и этого куплета не осилив, молодая страдалица вздохнула и… разок на пробу хихикнула — надо же как резво! А зрачки-то, зрачки!
И мне пальчиком, с легкой укоризной:
— Ты, дед, хи-хи-хи-хи, как птичка, которая прилетает к моему окну поклевать. А поклевать — ноль. Меня заперли. Меня крест-накрест. В тюрьме не поклюешь. Хи-хи-хи-хи, птичка ко мне на окошко… Птичка садится…
Я подыгрывал:
— На самые прутья решетки.
Я поел. Я хорошо, отлично поел! (А она есть не ела.) Она вся обмякла, откинулась к спинке стула — и руки-ноги вялые, никакие. Качалась.
Я приобнял ее за плечи и повел мелким шагом к кушетке. Дернулась, но снова обмякла — а я ее бережно вел. Уложил. Я мог ее сколько-то ласкать, но не более того. Я и сам был парализован ее зрачками.
— Ты глуп, дед, — бормотала она негромко. — Ты совсем без башни. Ты очень глуп… А вот мне клёво. Мне — лучше не бывает! Хи-хи-хи-хи… хи-хи-хи… Знаешь, кто ты?
— Птичка.
— Птичка, хи-хи-хи-хи… прилетевшая… по какому-то идиотскому случаю… — Голос ее стихал. Но она продолжала нести чушь. А я ее скромно ласкал.
Под каждой крышей свои мыши. Еще вчера казалось, что эта Даша так счастлива жизнью на богатенькой даче. Здесь, за добротным забором, она, казалось, не живет, а только растет и растет — тянется к своему огромному солнцу. Яркий стройный подсолнух… Ранний.
— Птичка села на решетку… на мою фиговенькую железную решетку. Поклевать — ноль. Хи-хи-хи- хи!
Радиация радости… За забором… Так казалось. Из-за их забора шло неслабеющее излучение светлой и благополучной молодой жизни. Я проходил около разинув рот. Наблюдать за красоткой в саду — это затягивает! Кусок счастья… Всем хватит! Как огромный духовитый домашний пирог. (Яичко. Лучок… Как следует поперчено… И привкус. Хруст корки!) Свежеиспеченный пирог, по какой-то случайности выложенный от меня, старого и шустрого, неподалеку. В лунные ночи мне так и думалось — как о большом пироге. Хотелось отщипнуть. Хоть бы с краю.
Помимо своей красоты, Даша в общении мила, интеллигентна, так что если однажды поутру решиться и к ней прийти… Если незваным попросту войти к ним на ухоженное пространство их дачи (одна из лучших здесь дач… собаки нет), то вряд ли прогонят… Пришел, мол, по-соседски. Лето, мол. И сразу что-то решительное, напористое про погоду…
А она даже не вгляделась. Она сразу сказала: «Садитесь же. Чашку чая?» — и мне, старику, только и дел было, что кивнуть, — мол, да, да, да, никак не кофе, не люблю кофе!.. И вот уже Даша, по-летнему одетая, легкая, подала…
Принесла салфетку и чайничек. Чашки, мне и себе, чай с жасмином, так? — подтолкнула поближе еще и стекляшку с вареньем. И села напротив с отчасти ждущей улыбкой. Мол, что за дедок такой с неба свалился.
По-летнему, в легком платьице — такая она и теперь лежала на кушетке. Нежная кожа открытого плеча. Загар. Можно погладить… Загорелые, с легчайшим пушком руки. И слабые тени в изгибе локтя. Но это и все, что отщипнулось.
Засигналила приветственно (и даже с поддразниваньем) машина за забором. Я правильно отличил звук. Так приезжают родные.
А Даша тотчас поднялась с кушетки. Еще прежде меня (на секунду) звук тоже отличив и узнав. Сестра! Это сестра!.. Даша встала, еще и потянулась — как после сна. Хрустнула плечами. Разминка мышц перед скорым боем.
— Кто-о?.. Кто-о?.. — Сразу в крик. — Кто, я спрашиваю, забрал машину?
— Знать не знаю, — отвечала ей приехавшая сестрица.
— Заперли! Забрали машину! Выкрали права!
— Но ты, Дашка, не можешь сейчас водить! Я сочувствую… Я сочувствую. (Оглянулась на меня. Голос строг.) Не имеешь права — а потому, извини, не имеешь прав!
— Не учи меня! — взвилась Даша.
— Не хочу ссориться.
— А я хочу!
Даша и Алена стояли друг против друга… глаза в глаза — и ни единого слова приветствия. Слишком близки. Слишком родны. Каждодневные, должно быть, перебранки интеллигентных молодух. Как говорится,
