разбора, все можно как-нибудь и где-нибудь подать и продать, сыграв либо на актуальности, либо на ностальгии. А двадцать пять лет назад было совсем иначе: герои шестидесятых смотрелись исключительно как палеонтологический материал. И сохранить себя в такой обстановке было крайне непросто. Маккартни сумел. В каждом десятилетии найдутся у него одна-две отличных пластинки и с десяток песен «фирменного» маккартневского качества, совершенно живых, без пустой эксплуатации собственного имиджа и прежних собственных достижений. Возможно, в новом музыкальном окружении они просто не так заметны — но не становятся от этого хуже. Многие ли рок- или поп-исполнители, ровесники Маккартни, способны еще сегодня похвастаться такими результатами?
Я люблю и ценю Маккартни. Но я не битломан. Я не коллекционирую старые пластинки, фотографии и газетные вырезки о членах ливерпульской четверки и не считаю, что всякая нота, сыгранная или пропетая ими на сцене, или во время записи, или в кругу семьи (такой материал издают обычно на дисках-антологиях) обладает безусловной ценностью; страшно сказать — даже знаменитые афоризмы и высказывания Джона Леннона кажутся мне в основном глуповатыми. Я слышал концертные диски Маккартни и смотрел видеозаписи его концертов достаточно, чтобы точно знать, — во всяком случае, так мне казалось, — что на очередном диске и концерте наверняка будет и чего наверняка не будет. Уже давным-давно Маккартни строит свои концертные программы не из новых вещей с очередного альбома — они присутствуют в гомеопатических дозах, — а на проверенной битловской классике и своих ярчайших шлягерах семидесятых. Грамотно чередуются рок-н-ролльная бодрость (непременные «Can’t Buy Me Love» и «Lady Madonna») и лирика: опять-таки непременные «Yesterday» — вряд ли Маккартни дал хотя бы один концерт без этой песни (разве что из особых, «ностальгических», с рок-н-ролльными хитами времен своего отрочества — в духе известной пластинки, выпущенной им эксклюзивно в «перестроечном» СССР) — и «The Long and Winding Road». Аранжировки всегда самые традиционные, для грамотного стандартного рок- состава, с сохранением всех самых узнаваемых элементов первозданных версий. Существенно нового никогда и ничего не привносится — люди идут, чтобы послушать Пола Маккартни, знакомого им уже сорок лет, и получают именно то, что хотят. И нынешний тур ничем особенным, в сущности, не выделялся, кроме того факта, что Маккартни отправился выступать в Европу впервые за последние десять лет, да заезда в Москву. В общем, прикинув, есть ли мне какие-либо резоны платить полторы тысячи за билет, идти на Красную площадь и стоять там в толпе на ногах, вдали от сцены, глядя на телевизионные экраны, да звук еще на открытых площадках никогда стопроцентным не бывает, — я резонов таковых не нашел. И остался бы дома, когда бы мой коллега и друг Павел Крючков не пригласил все-таки составить ему компанию. Покидал же я Красную площадь после концерта искренне удивленный — тем, какое неожиданно сильное впечатление все это на меня произвело.
Не то чтобы экс-битл вдруг сотворил нечто небывалое, отнюдь, программа вполне уложилась в описанную схему. В число особенностей нынешней программы можно, пожалуй, занести только наличие нескольких битловских вещей периода «Сержанта Пеппера», которые никогда прежде вживую не исполнялись, — например, одна из самых красивых песен «Битлз» «She’s Leaving Home»; да трогательное стремление Маккартни подолгу оставаться с публикой наедине. Почти четверть выступления занимала сольная часть, где Маккартни пел под гитару или под клавиши (и только постепенно, опять-таки с акустическими инструментами, один за другим стали подключаться к нему другие члены группы). И по- моему, это была лучшая часть концерта, потому что присутствовала в ней какая-то близкая русскому сердцу и совершенно неподдельная задушевность, да и вообще он здорово умеет просто петь, безо всякой поддержки, окажись он (мысленный эксперимент) с гитарой где-нибудь среди людей, вообще не имеющих представления о его существовании, — можно гарантировать, что они будут им очарованы. Недаром и весь «мемориальный» материал: песни памяти Джона Леннона, Джорджа Харрисона (забавная и грустная версия «Something», Маккартни аккомпанировал себе — впрочем, честно проигрывая все потребные аккорды — на маленькой гитарке укулеле; инструмент ему доводилось использовать в песнях ранних семидесятых, но в отношении классики «Битлз» — это для Маккартни шаг поистине радикальный), своей умершей жены Линды — Маккартни свел именно в эту акустическую часть. И когда он впервые остался на сцене один, я вдруг понял, что сущность послания, которое отправляет публике Маккартни, а публика благодарно принимает, — она, конечно, уже не на уровне музыки; музыка настолько известна, что воспринимается почти автоматически, и это было бы посланием из прошлого, как, собственно, и выглядело большинство его поздних выступлений. Но еще когда я слушал альбом c той программой, которую экс-битл привез в Москву (мировое турне продолжается долго, и два диска с концертным материалом увидели свет в марте, за два месяца до московского концерта), у меня было чувство, что Маккартни каким-то совершенно непонятным образом, ведь в музыкальном плане почти ничего не изменилось, сумел сообщить на сей раз не сказать чтоб затертым, но как бы заслушанным за столько десятков лет вещам новую, неожиданную искренность, буквально откопать ее в старых песнях. Ну еще, конечно, харизма в России особенное имеет значение, но на меня харизма не действует или действует отталкивающе, и сентиментальная красивость не действует, и вообще все, что можно изобразить, сымитировать, даже талантливо. А вот на то, что передавал мне Маккартни, — надо же, отозвались и сердце, и ум. Прет, как говорят в народе. Редко бывает.
Очень благоприятное впечатление оставила манера Маккартни держаться на сцене: со спокойным достоинством, без эффектных поз и задыхающихся выкриков между номерами — да и немолод уже музыкант для кривляний и криков. Ну и только ленивый из журналистов, писавших о концерте, не отметил поразительно чистое чтение Маккартни русских фраз, записанных у него на бумажке; обыкновенно даже «привет, Москва» гастролеры выговаривают так, что скорее догадываешься, чем разбираешь, а тут даже абсолютно невнятные всякому иностранцу наши «ы» и «щ» вполне выговаривались — при том, что экс- битл вряд ли посвятил упражнениям в русском языке больше пяти минут. Видно, у него отличная акустическая память не только на музыкальные звуки.
И все же главное пока остается за кадром, и даже не совсем понятно, в каких словах об этом говорить. Дело вот в чем. Как ни крути, а рок-музыка и возникла, и возрастала отнюдь не в благостной экспрессивной среде. И как бы она ни усложнялась, ни взрослела, ни интеллектуализировалась и облагораживалась в дальнейшем (да, бывало в роке и такое, во что, если судить по нынешнему его состоянию, поверить трудно), корни ее все равно оставались в юношеском отчаянии, экзистенциальном протесте, в стремлении к свободе вплоть до бунта, а попроще — обычного хулиганства, в мечтах о сексуальной вседозволенности, в экзотических духовных исканиях, в наркотиках, наконец. Без этого всего нет настоящего рок-н-ролла. Здесь даже банальная любовная песенка предполагает некоторую злость и истеричность. Наличие или старательная имитация этого рок-набора только и отличает сегодня рок- мейнстрим от «голимой попсы», довольствующейся силиконовой сексуальностью, пропагандой пляжного образа жизни и расхожей романтикой. На этом фоне Пол Маккартни, пускай наркотики ему и не вовсе не знакомы, все же выглядит гостем с Луны. Я побывал на достаточном количестве рок-концертов — и никогда нигде мне не доводилось видеть, чтобы публике транслировалась только и исключительно позитивная энергия: без злости, без боли, без дури. Слишком значимый для культуры двадцатого века, чтобы умещаться в тесные рамки поп-артиста, Маккартни остался совершенно чужд всей вышеперечисленной атрибутике. Бунтарем он не был даже тогда, когда для этого (чтобы не быть) требовались специальные усилия. Ну не свойственно ему это по природе. Однажды он попытался сочинить песню на тему расовых проблем в Америке — на выходе получилась нежная и абсолютно не социальная «Blackbird». Настоящая политическая песня все-таки есть у Маккартни: «Отдайте Ирландию ирландцам» — но неуклюжая, какая-то вымученная, хотя и более-менее скандальная, где-то ее даже запрещали. Не суждено Маккартни ловко жонглировать лозунгами, и в идеологии он не нуждается. Определяющая черта его творческой личности — доверие к собственному таланту, который, конечно, может на время уходить в тень, но никогда не изменит окончательно, если не производить над ним каких-то диких экспериментов. Маккартни в абсолютной мере, доступной только гениям, свойственно «базовое доверие к миру» — то, что психологи рекомендуют всеми силами развивать у детей, начиная чуть ли не с первого дня. Дар Маккартни, все его творчество действительно очень детские, и за это сохраненное детство стоит ценить его не меньше, чем за собственно мелодические достоинства. Разумеется, я не подразумеваю под «детским» никакого умаления, примитива — на мой взгляд, такую же «детскость» сохранял в себе, например, поэт Николай Гумилев, что не помешало ему «по-взрослому» наполучать георгиевских крестов, оставить след в русской культуре и принять большевистскую пулю. Кстати, особенно заметна «детскость» Маккартни в сравнении с очевидной
