Разбираются многие сочинения последнего времени — от шаровского «Воскрешения Лазаря» до бабаяновского «Канона отца Михаила». «Напоследок остается отметить, что современная проза вырвалась-таки из крепких объятий замкнутого в своей материальности мира. И худо-бедно начала карабкаться по вертикали — вниз или вверх, уж кому как отпущено. Парадоксально, но на поверку выходит, что более чем вековой атеизм (мало кто возьмется спорить, что уже конец XIX века — эпоха богоотрицания, во всяком случае, с точки зрения догматического христианства) накопил на отечественной почве большое количество претензий к не чему иному, как к Всевышнему (включая разные Его ипостаси и в разных конфессиональных прочтениях)».
Примечателен финал статьи: «Что можно написать без любви?..» Это, я так понимаю, о тех, кто написал свой роман-рассказ-повесть непонятно зачем.
Геннадий Русаков. Как страстен этот мир, как солью саднит губы! Из книги «Стихи Татьяне». — «Дружба народов», 2003, № 8.
26 стихотворений. Оказывается, я очень соскучился по такому Русакову, снова вызывающему в памяти его давнюю, крепко любимую мной книгу «Время птицы» (1985).
См. также: Геннадий Русаков, «Стихи Татьяне» — «Знамя», 2003, № 8 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
Давид Самойлов, Лидия Чуковская. «Мы живем в эпоху результатов…» Переписка. Подготовка текста, публикация и примечания Г. И. Медведевой-Самойловой, Е. Ц. Чуковской и Ж. О. Хавкиной. — «Знамя», 2003, № 5, 6, 7 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
Эта переписка длилась почти двадцать лет — с начала 70-х и до смерти одного из собеседников, до 1990 года. Их объединяли любовь к словесности, общественные убеждения, взаимный интерес к сочинениям друг друга, общие близкие друзья и дальние знакомые, наконец, эпоха, в которой обоим выпало жить. Разъединяли, точнее, обостряли их отношения — некоторые несовпадения вкусов и пристрастий, несхожесть в восприятии себя (в жизни и в процессе работы) и еще, пожалуй, разное отношение к такому (безусловному для Лидии Чуковской) человеку и писателю, как Александр Солженицын.
Люди и события, составляющие важный душевный «фон» их жизненных судеб, непрерывно «переходят» из письма в письмо, по нескольку раз переживаются и проживаются в себе и к концу обмена посланиями превращаются в переживаемые сообща трагедии и победы. Из людей назову: поэта, переводчика, литературоведа и друга обоих корреспондентов Анатолия Якобсона (бесконечная боль Чуковской и Самойлова), писателей Льва Копелева и Л. Пантелеева, А. Д. Сахарова. Из локальных событий, «выпирающих» из декораций времени, — нелегкую судьбу самодеятельного дома-музея в Переделкине, созданного Л. К. Чуковской… Отмечу также, что в двух письмах Чуковской присутствует трагически- исчерпывающий портрет хозяина этого дома — Корнея Чуковского.
И само собой, временами явственно чувствуется понимание незримого присутствия перлюстраторов. Впрочем, о них оба собеседника задумываются, кажется, лишь когда появляется возможность опасного для другого, не для себя.
Вот некоторые темы, которые (весьма условно, конечно) можно «выбрать» из их эпистолярных бесед.
О творчестве друг друга:
Д. С. Самойлов — Л. К. Чуковской: «Никто из известных мне в наше время писателей не обладает лучшей „художественной памятью“. Я думаю, что Вы не рассердитесь, — но у меня ощущение, что Вы пишете все прекраснее — свободнее. Хотелось бы, чтобы это продолжалось и максимальное число лиц было изображено Вами с той же мерой личного переживания и с доброжелательной беспощадностью — так, как написана книга о Корнее Ивановиче („Памяти детства“; впервые по-русски была издана за границей. — П. К.)» (26 июня 1972 года).
Л. К. Чуковская — Д. С. Самойлову: «„Постепенно становится мной“ — стихи Ваши давно уже стали мной, и я, перелистывая книгу, вспоминаю не только их, а где, когда, от кого, при ком услышали звук. Вот этот. И вот тот» (2 февраля 1973 года).
«А „Стареющий Дон Жуан“ — нет, не нравится мне. Просто очень чужая мне мысль, а стихи верно хорошие. Не знаю. У меня нет способности чувствовать старость» (11 июня 1976 года).
Д. С. Самойлов — Л. К. Чуковской: «И проза и стихи (ее, Л. К. Чуковской. — П. К.) производят огромное впечатление, сумма которого — художественность. Это литература особого рода. Ее можно назвать — поэзия личности. Ибо с личности здесь все начинается и ею кончается. Вы скажете, что в любой отрасли художества все начинается с личности. Это верно. Но обычно личность — начало, от нее идут лучи в разные стороны. У Вас — кольцо. Может быть, так можно сказать (с точки зрения читателя): обычно в персонажах или героях произведения ищешь сперва себя, потом автора. У Вас ищешь только Вас. У Вас во всем, во всей ткани прозы и стихов — автор и авторство. Вы — нечто противоположное фольклору» (27 ноября 1978 года).
Л. К. Чуковская — Д. С. Самойлову: «<…> „Беатриче“ — чудо. И как хорошо мне было вдруг, среди бестолкового, бесконечного, больного и тревожного дня (выслушав по телефону очередную распространяемую клевету: „наследники Чуковского цепляются за дачу из корыстных побуждений“), — каким благом был для меня этот внезапный поток — не знаю, как определить, чего — этот благодатный ливень! И как же Вы, дорогой Давид Самойлович, можете не ощущать счастья, создав такие стихи? Правда, счастливыми их не назовешь. Они — плод отчаянья. Но это то отчаяние, которое излучает свет» (23 декабря 1985 года).
О других литераторах и чужих сочинениях:
Л. К. Чуковская — Д. С. Самойлову: «Вы мне рекомендовали [Валентина] Распутина. Мне многие рекомендовали Распутина, но именно Ваше слово подвигло меня на чтение. Правда, „Матеру“ мне не достали. Но „Живи и помни“ я — из-за Вас! — одолела. Жива осталась, помнить не буду. Да ведь это морковный кофе, фальшивка, с приправой дешевой достоевщины, неужели Вам это нравится? Я никогда не была на Ангаре, но чуть не на каждой странице мне хотелось кричать: „Не верю! не верю!“ — по Станиславскому.
Разговоры баб совершенно на уровне панферовских „Давайте-ка, бабоньки, подмогнем нашим мужикам“. Ну, ему известно, что в Сибири вместо „что“ говорят „чо“ и вместо „забора“ — „заплот“; он и вставляет. А синтаксис вялый, безмускульный, боборыкинский. „Переживаниям“ Настены нет конца и краю;
