не удивится. Мои руки будут сама нежность. Руки заскучавшего пианиста. Руки крадущегося ночного вора.) Ведь ночью… Как только она попросит боржоми.
Борис в ночь уедет, а я опять окажусь в том доме. В той спальне. Первый шаг всегда труден… Но это ровно одна минута! Две!.. Однако надо же дать ей заснуть… Ее ночная жажда? Я ведь помню, где стоит бутылка с боржоми. (В реальности я прошагал к ней в темноте даже скорее, чем за минуту. Я пролетел… Прямо к ее постели. Я все уже здесь знал. И выждать я умел… И я сразу поискал глазами под кроватью боржоми, но боржоми не оказалось… Я (помню) удивился. Я растерялся. Как же так! Я даже нагнулся поискать к ножке кровати. Лунные полосы… Луна была, а боржоми не было. Я сунулся к другой кроватной ножке… Не было. А Вика уже буркнула мне, что ты так долго!.. Сонным голосом. И я вдруг сообразил, что слова ее относились не к боржоми.)
На четвереньках она была изящна, с прогнутой юной спинкой. Вика сама и почти сразу приняла эту покорную позу… Вероятно, обычную у них с Борисом в предыдущие ночи. Почти сразу и прогнулась спиной, едва я бережно (едва дыша) коснулся руками ее бедер. Ах, как взыграла в окне луна! Луна взревновала, клянусь! Смуглая (при луне) попка Вики уже сама по себе (и отдельно от Вики) ритмично поддавалась. Она уже и подыгрывала… Скромно… Слаженно… В конце только легкий сбой… Но сбой так понятен. Я же не все знал!
Разумеется, я был деликатен — хотя бы потому, что был осторожен. Но неполное и приблизительное знание (уже нажитых ими ласк) привело в финале к слегка грубоватому пришлепу — к нарочито отбиваемому такту в ночной тьме: шлеп! шлеп!..
— Мягче, мягче… Сколько раз тебе говорить! — сквозь сон пробурчала Вика.
Она, уверен, и не разлепляла глаз. Ловила кайф в полусне.
Мы отдохнули. Всё тихо. И даже луна притихла… Я был счастлив. Но я колебался: открыться ли сейчас? или нет?.. Не знаю, зачем мне это. В ночной тьме что-то меня теперь давило. Тьма не могла быть вечной. Сказать ей? Или нет?.. Акт (ночной и с моей стороны очень осторожный) давал мне в ту минуту обе возможности. Гуляй, Вася. Свое получил — можно уйти.
Но, видно, в том и заноза, что полученное счастье казалось мне слишком малым. Слишком тихим… Ведь не хотелось, чтобы это исчезло. Чтобы ушло в ночь. Чтобы растаяло в космосе. И в вечном перестуке колес. (Как у мужчины и женщины, которые вдруг сошлись в пустом купе поезда Москва — Пенза.)
Я возомнил!.. Возомнил о вдруг найденной в эту ночь любви. О большом чувстве… У стариков бывает. (Луна луной — а женщина женщиной. Я не хотел ее терять. Похоже, я просто жадничал.)
И тронул сонное плечо… Я будил, как бы проверяя теперь наши с ней отношения на прочность. (Что от них останется?..) Теперь я ласкал и ласкал ее плечо, ее грудь. Я отгонял тьму. Настойчиво… Хотя и мягко.
Она вяло отыграла ласку. Провела мне ладонью сначала по ключице, а пальцами к горлу, к моей сонной артерии. Я приготовился. Горло мужчины и кадык — самые, я думаю, узнаваемые на ощупь места. Ее теплые пальцы ползли… Я притих. Узнает?.. Чужая женская рука — не шуточки.
Она хотела, и я начал снова. Теперь уже лицом к лицу. Отваги хватило. Вот только зря я чуть заспешил. Именно от спешки новый акт уже сразу (я чувствовал) шел сколько-то под откос… Руки не так. Живот не так… Вот-вот должно было обнаружиться нечто меня разоблачающее, не в их формате. Я взволновался. И боялся поменять позу. А она, Вика, как раз ждала… Чего-то… Привычного ей.
И потому я вслух сказал. (Надо быть первым…) Я как бы обнародовал свое некоторое удивление:
— Что у тебя с голосом нынче? Простыла?
Вопль ее вырвался сразу. И уже не стихал. «Оооо-Уиии!..» Реакция! На мой голос! (На чужой голос в своей постели.) Она мгновенно, сильно отбросила меня и мгновенным же щелчком включила настольную. Глянула… На меня! И снова: «Оооо-Уиии!.. Оооо-Уиии!» — вопила! Она еще и откинулась всей верхней половиной тела. Откинулась, сколько могла! От меня подальше — вот-вот порвется пополам.
Я, само собой, тоже показательно отпрянул и даже вскрикнул:
— Где я?..
Мы отпрянули друг от друга телами, но ноги наши под простыней соприкасались. До ног еще не дошло. Ноги нас не понимали. Ноги только заскользили невнятно одна о другую и третья о четвертую. Кто из нас двоих выдал ногами этот липкий, скользкий, прохладный пот испуга — пот взаимного страха! — трудно сказать. Возможно, мы оба.
Торопясь (я все еще удивляюсь первый), я ее перекрикивал: я продолжал кричать, кричать, кричать, — я ведь пришел… я пришел к своей!.. к своей подружке! Что за кино! Что за дьявольщина! Как я сюда попал?!
Я даже тер глаза кулаком — мол, не сон ли какой?
Она не верила, кричала:
— Подонок! Подонок!.. Ты куда пришел?.. Я тебя сдам ментам. Сейчас же! Сволочь! Старая сволочь!
— Ошибка! Ошибка!.. — кричал и я. — Вышла ошибка!
— Ошибка?.. А если пять! Если восемь? Если восемь лет схлопочешь — ошибка?
Мы оба вопили. Особенно она. И больно (для меня) дергалась ногами. Дело в том, что ноги наши под простыней так и терлись, обливаясь непонятно чьим потом.
Я решительно откинул простынку, схватил одежку:
— Не нужны вы мне, дорогая. Не нужны!.. У меня своя есть! Иду! Иду, блин, к своей бабе. (Уже раньше мне следовало выругаться. Брань искренна. Брань выручает!)
— Сво-олочь!
— Тс-с. Не орите на весь поселок!
Притихла. Наконец-то на минуту она притихла. Перевела дых. И немного опомнилась. (Возможно, вспомнила-таки о соседях на другой половине дачи, о слышимости. И очень важно, что я на «вы». На «вы»!)
Я уже надевал брюки.
Понимая, что я сейчас уйду (и как тогда меня достанешь!), красивая Вика сменила тональность — уже не слепая ярость. Уже не возмущение, а жесткий спрос. Она зло шипела:
— Ка-аак? Как вы сюда прошли-и?
— Как и всегда. Всегда к ней хожу.
— Ка-ак?
— Через веранду… Она не запирает веранду… Как и вы свою не запираете!
— И не сты-ыыдно?.. Не юнец же с соплями! Старый уже! Как это можно поверить, что вы пришли — и не поняли? Легли — и женщину не узнали?!
— А как вы?.. Почему не узнали?
— Я-ааа?
— Вы! Вы!.. Почему вы меня не узнали? Когда я только лег? Когда мы вместе… Когда… Когда на четвереньках. — Я всерьез разозлился. (Но я выбирал слова.) Я даже вскрикнул: — Да и как узнать! Кайф был. Еще какой кайф!
Она осеклась, вспомнив.
Она заправила прядь волос за ухо. В глазах сонное припоминание. Вязкий, запинающийся ее голос произнес:
— К-к-кайф?
Я стал чуть спокойнее. (Отыграл очко.) Теперь я объяснял ночную ошибку уже уверенно:
— Я пришел к своей женщине. В темноте… Такая же калитка. Веранда. Такая же тьма в комнате. Выпил?.. Ну да… выпил. Суббота!.. Выпивший мужик может узнать, а может и не узнать свою женщину. А вы?
— Я?
— Вы, вы… Вам хоть бы что… Мы уже час трахаемся!
— Нет.
— Уже больше часа мы лежим! Бок о бок… Греемся!
— Нет.
— Не нет — а да.
