корейская восточная психология, и одновременно высокое искусство. Ну вот откуда он мог знать про бестужевок? У меня мать была бестужевка, я немного знаю про это, а он как будто знал всегда. Но ему-то знать это неоткуда. Человек другого поколения. Но смог написать. Это и есть — талант.
Очень хорош Битов. Честно говоря, я, может, с ббольшим интересом читал эти примечания к „Пушкинскому дому“, чем сам „Пушкинский дом“. Я ведь тоже пользовался этими словами, но, оказывается, никогда не задумывался над тем, чтo эти слова обозначают».
(«4.04.1990. Мне Битов всегда интересен. У него есть то, чего избегают современные писатели, — элемент риска. Он всегда на грани, чуть не так — и сорвется. А он проходит — и ничего. Мне интересно, как? Он ближе всего к тому стилю, который вырабатывает нам жизнь».)
В своих взаимоотношениях с авторами журнала Залыгин исходил из сочетания присущих ему моделей поведения редактора и писателя. Выражалось это в изначальном для Залыгина признании суверенности творческой личности. Вот его — неожиданное в устах главного редактора — высказывание на летучке: «Автор несколько раз переделывал повесть по нашим замечаниям. Интересно, что ни скажешь, он тут же переделает. Хоть бы раз заупрямился и на своем настоял. Ну хоть разочек. Нет. Интересный какой писатель».
Достаточно сложно складывались отношения, например, с Бродским, Публикацию его первой в СССР подборки стихов, которая должна была стать чем-то вроде визитной карточки Бродского на родине, готовил Олег Чухонцев. И когда работа уже шла полным ходом, в США появились интервью, в которых Бродский на вопросы, имеют ли основания слухи о возможной публикации его стихов в «Новом мире», ответил категорически: полный бред! Услышав об этом, Залыгин покачал головой и почти с сочувствием сказал: «Как же им там, в эмиграции, трудно приходится, на что вынуждены идти люди, чтобы сохранить лицо».
Ситуация «писатель-редактор» в случае с Залыгиным могла иметь еще одну проблемную и достаточно деликатную сторону. Залыгин был не только редактором журнала, но и его автором. Автором давним. Но Залыгин, став главным редактором «Нового мира», как автор ничего не поменял в своих взаимоотношениях с редакцией.
«13.08.1989.
На летучке Залыгин сказал, что написал повесть, 5 печатных листов, свеженькую, — там и про съезд, и про Минводхоз и т. д. И вещь такая, что хорошо бы ее поскорее напечатать. Но повесть не отлежалась, написано сгоряча, и он в ней не уверен. Здесь он рассчитывает на мнение отдела. Если будут сомнения, он отложит ее и доработает. Он уже показывал Кострову, получил от него какие-то замечания и переделывает повесть с учетом этих замечаний».
Вот в этом стиле поведения Залыгина-автора проявлялись не только — и не столько — его деликатность и демократизм. Тут срабатывало его величайшее уважение к культуре. Он никогда не чувствовал себя над литературой. Он слишком уважал свое ремесло, слишком уважал литературу, чтобы ставить себя в положение мэтра. И в этом была его сила. Это избавляло его от зашоренности и возрастной, и поколенческой. Не раз и не два тексты, отклоненные его заместителями, подписывал к печати сам Залыгин — как человек более свободный внутренне.
В 1992 году во время разговора Залыгина с Н. Д. Солженицыной я услышал из его уст констатацию его нового, «постперестроечного», положения: «Я пришел сюда не как коммерческий директор, а как главный редактор. Я работал в старое время. Тогда нами занимались Шауро, Воронков, Горбачев. Работать было легче. Я знал, где и что говорить, я мог пригрозить, например, моим уходом. Все помнят, как в этом кабинете мы приняли решение: если нам не разрешат печатать Солженицына, я подам в отставку. А сейчас кого напугаешь своей отставкой?»
Борьба за свободу была выиграна журналами в большей степени, чем они оказались к ней готовы. Свободу они получили полную. Хозяйственную и юридическую в том числе. И главный редактор теперь должен был сочетать редакторский талант с талантом менеджера. Опыт административной и хозяйственной работы у Залыгина имелся (начальник экспедиции, заведующий кафедрой в институте и т. д.), но опыт этот в новой ситуации был почти бесполезен. А обучаться менеджменту, приблизившись к восьмидесятилетнему возрасту, необычайно трудно. Навыки административной работы старых, советских времен срабатывали у него подчас непроизвольно. Плюс изначальное недоверие Залыгина к искренности нового курса власти, объявившей свободу экономической и частной жизни. Новые формы организации — акционирование, процедуры принятия устава и тому подобное — он воспринимал как некую формальность, к реальной жизни журнала не слишком относящуюся. И новая реальность обрушилась на Залыгина только тогда, когда издательство «Известия» поставило перед ним вопрос о формах дальнейшего сотрудничества издательства и акционерного общества «Новый мир».
Из дневника:
«15.04.1991.
Совещание у директора издательства „Известия“, из редакции пошли Залыгин, Видрашку, Костров и я.
Начал [директор издательства] Ю. Ф. Ефремов. Говорил о тяжелом положении, в которое поставлена печать, — все разваливается, тиражи журналов растут непомерно, мы не в состоянии с этим справляться. Особенно — с „Новым миром“. Растет себестоимость, очень дорогая бумага, очень дорогая рассылка, у издательства проблемы с клеем и краской и т. д. И нужно определиться, какими будут наши взаимоотношения в будущем году. Издательство предлагает журналу самому объявлять подписку на свой журнал. Издательство готово по-прежнему оказывать оплачиваемые редакцией услуги по изданию журнала. Нас попросили в течение недели дать ответ на вопрос, будем ли мы объявлять сами подписку, какой тираж предполагаем, какую цену ставим на журнал.
Залыгин и Видрашку выглядели откровенно растерянными. Под конец встречи Залыгин сказал: „Значит, так: вы, Юрий Федорович, набросайте письмо Лукьянову, я буду встречаться с ним на днях и передам письмо с вашими претензиями“.
Сидевшая рядом со мной плановик Петрова охнула. Я смотрел в потолок. <…> На обратном пути, у лифта, Залыгин сказал: „Чего захотели, а? Значит, я должен объявлять подписку и брать на себя ответственность за выход журнала. С какой стати?“
16.04.
Редколлегия. Выступал Залыгин: „Дело дрянь. Хуже некуда. Идем ко дну. Что значит объявлять подписку? Значит — определять цену. Мы этого сделать не в состоянии. Думаю, что журнал надо издавать в розницу“.
Затем выступил Видрашку со своими расчетами себестоимости и возможных доходов. Закончил тем же: журнал можно издавать только в розницу.
После чего начали выступать остальные члены редколлегии и говорили в один голос: издавать журнал в розницу — это самоубийство. Это гибель того „Нового мира“, который был. В лучшем случае будет что-то вроде альманаха под названием „Новый мир“.
Залыгин постепенно набрякал и наконец прервал выступления вопросом: „Я упустил один момент: кто в случае срыва выхода журнала будет нести всю полноту ответственности?“
Была растерянная, удивленная пауза. Потом, старательно подбирая слова, Залыгину начали объяснять, что по уставу отвечает главный редактор. Определеннее всех сказал Василевский: „По-другому уже не будет никогда. Мы должны отдавать себе в этом отчет. Всю полноту ответственности за свое существование несет редакция в лице главного редактора“.
Заговорили о том, что редакции нужен человек, который будет специально заниматься этими вопросами.
— А почему не поручить это Феодосию Константиновичу [Видрашку]? — возразил Залыгин.
Роднянская: Это несерьезно. Нужен настоящий специалист.
— Но мы все делали как надо. Мы и c издательством „Правда“ договорились о переходе к ним. Но в последний момент сорвалось. И сколько раз договаривались с иностранцами, каждый раз почти верное дело было, и каждый раз иностранцы отпадали. Они не могут с нами начать дела, потому что не верят советским законам. Не получается ничего.
17.04.
