ему показалось, что мудрый ворон пророчит удачу.
Он вернулся к машине. Девочка спала, но ее близость больше не волновала его. Шварц лег на спину и сразу уснул.
Утром опять был туман, холод, серость. Завтракали остатками вчерашнего ужина, пили чай — почему-то без сахара, — Сашка курил, пытался шутить, но шутки были глупые, и от него пахло псиной. Николай, выбравшись из-под стланика, где он всю ночь хоронился от комаров, даже не умываясь, всыпал себе в кружку полпачки заварки и, выпив это зелье, тут же засверкал желтым глазом. Шварц отчужденно смотрел куда-то вдаль. Ей впервые стало почти до слез жаль себя, и она подумала, что вообще зря ввязалась в эту затею, в это безнадежное, в сущности, дело: ни один браконьер не сунется сюда, в эту комариную глушь…
Она снова мыла посуду, с ожесточением терла миски черным песком, чувствуя, как слипаются пальцы от холодного жира, и вспоминала почему-то свои прошлогодние каникулы в Крыму, жаркие горы, синее море, кофейни, и музыку на берегу, и дикий утес в глубине заповедной бухты, где она однажды всю ночь просидела почему-то с каким-то харьковским пареньком, которого звали Олег, и он от заката до рассвета рассказывал ей про скифов и тавров, про Митридатову стену и самого Митридата — последнего грека, не пожелавшего стать римлянином, про все, про все — и про аргонавтов, разумеется, тоже, хотя они плыли в Колхиду и их «Арго» не мелькнул бы даже на горизонте, когда засиял рассвет. Наверное, это и была любовь — только тогда она не поняла этого. И в результате появился Юрочка и его отстойные друзья, с которыми, конечно же, теперь-то уж точно будет покончено. Почему «теперь», она не смогла бы объяснить, но про «покончено» знала наверняка. Потому что каждый настоящий выбор, проклятые сосунки, имеет и свою настоящую цену, будь то любовь, будь то одиночество, так бы она сказала им. А вы хотите ставить — и выигрывать, ничем никогда не рискуя. Вот…
За кустами зарокотал мотор грузовика. Слава богу, подумала. Уезжаем отсюда. Захотелось обратно в город, где был горячий душ и Мальцев с его наивной, но трогательной опекой.
Она собрала миски и поднялась наверх. Мужчины ждали ее у машины.
— Поехали? — спросил Сашка, взглянув на чистую посуду.
— Домой? — невольно вырвалось у нее.
— Нет, — сказал Шварц. — Сперва в устьбя спустимся, там поглядим.
Она почувствовала, что не выдерживает.
— А чего глядеть-то? — выпалила с неожиданным раздражением. — Какого черта ловить в такую погоду?
Шварц усмехнулся. Николай выругался и сплюнул через плечо:
— Так и сглазить недолго…
Она поняла, что ляпнула что-то не то. Словно порвалось что-то: Сашка дымил в кабине, молчал как пень. От вчерашней его грубоватой игривости и следа не осталось. Она приготовилась вытерпеть это испытание окуриванием и молчанием, но через некоторое время Сашка сам спросил — не то обиженно, не то разочарованно:
— Надоело с нами, что ли?
— Нет, — сказала она. — Просто устала. И не увидела ничего.
— Как это — ничего? Все ты увидела.
— Что?
— Что надо.
Из леса дорога вывела на сильно заболоченную, поросшую диким шиповником равнину. Повсюду перламутром отраженного неба блестела вода. Вот-вот, казалось, пойдет дождь. Она закрыла глаза, чтобы не потеряться в этом однообразии. Сашка упорно вел буксующий и задыхающийся грузовик к краю земли — голому песчаному гребню, за которым сквозило унылой пустотой серое небо. Когда он достиг цели, ветер из-за гребня ударил по стеклам кабины мелким песком. Она открыла глаза. Перед нею был океан. С тяжелым гулом волны разбивались о черный пляж, заваленный грудами белых, как кости, веток. Над океаном низко шли тучи, добавляя мрачное торжество разрывам волн, которые били в берег неторопливо, но с такою спокойной силой, что под ними вздрагивала земля.
— Повезло нам! — опять заорал Сашка весело. — Тихо сегодня! А то б не проехали, до самых колес волна добивает!
Страшно было спокойствие океана. Она подумала, что если бы вдруг его волны подступили к крымским берегам, то любимые ею набережные, виноград под сдающейся мансардой, резные зеленые тени, улитки и даже та одинокая скала, где мальчик Олег всю ночь по-своему признавался ей в любви, — все это в один день было бы смято, выстужено, замыто черным песком…
Они проехали по прибойке, но на этот раз недолго: пляж рассекала река.
— Ну вот, — сказал Сашка, заглушая мотор. — До устьев добрались. Отсюда к дому двинем…
Снаружи был ветер. Там, где река соединялась с океаном, на мутных волнах качались чайки. На противоположном берегу она заметила домик — тоже черный, почти сливающийся с бесконечными песками побережья. Рядом с домиком стояла какая-то расплющенная гусеничная машина, каких она прежде не видела. Людей не было.
Все выбрались из грузовика. Шварц достал бинокль и со своею почти комичной серьезностью принялся разглядывать тот берег. Ей было холодно и хотелось есть.
— Э! — позвал вдруг Шварц.
— А? — отозвался Сашка.
— Приготовьтесь-ка к работе.
— А что там? — спросил Николай. — Опять в Озерной ловят?
— Двумя сетками нерку берут.
Она ничего не могла понять, и даже, когда прыгающим, выпуклым глазом бинокля поймала трех человек, копошащихся у воды под тем берегом, ей все не ясно было: они кто — браконьеры, что ли?
Все совершалось непонятно и до странности медленно. Сашка сплевывал, хлопал себя по карманам, проверяя, положил ли в комбинезон сигареты и спички; Николай, надев болотные сапоги, принялся грызть сухарь. На том берегу тоже никто особенно не беспокоился. Трое долго и бестолково топтались на песке, но потом один из них, в оранжевом, с явной неохотой вошел в холодную воду реки и стал вытягивать из воды какие-то веревки.
— Снимают сетку, — отобрав у нее бинокль, сообщил Шварц.
Сашка перестал наконец ощупывать себя и подошел к нему ближе.
— Ты думаешь — что? Лодку надувать будем? Снесет ведь в океан…
— Унесет к чертовой матери, — подтвердил Шварц. — Если на лодке, то выше соваться надо, километра на полтора.
— А ты дай ракету, — посоветовал Сашка. — Мурзилка, он пугливый, пришлет вездеход.
Шварц дал ракету.
Она неярко погорела над рекой и погасла, никем, кажется, не замеченная на том берегу. Шварц, однако, продолжал смотреть в бинокль.
— Сам поведет, — сообщил он наконец.
— Кто?
— Мурзилка, бригадир ихний.
— А почему — Мурзилка? — спросила она.
— Да потому, что он такой… замурзанный весь, — встрял Сашка. — Драный, как старый мишка плюшевый…
Николай повел на Сашку желтым глазом.
— Ну ты даешь… Фамилия у него Мурзин. Александр Максимыч Мурзин, тебе тезка. Ты человека брать собрался, а как зовут — без понятия?
— Не бойсь, и без фамилии разберемся, — хохотнул Сашка.
Между тем вездеход — плоская коробочка на гусеницах — задымился на том берегу и, совершив какой-то нелепый маневр, плюхнулся в реку, сразу уменьшившись наполовину. Издалека, перекрывая плеск воды, донесся натужный, почти жалобный вой его мотора.
