Новый мир. № 4, 2004

урывками вслушивался в отрывистые фразы Иван Иваныча:

— Я и сначала-то ему не верил… Кому нужна глухонемая?.. Так он ее с квартиры-то и попер… И я, как отец, значится, проклял его… Вот как перед Богом… Взял и проклял… И всего у нас и есть теперь, что этот домик… Плесни-ка еще чарочку… Мы уж неделю тут… Да не смотри ты так, Валентина… Когда еще выпью… Может, последняя…

Дед расчувствовался, затем стал затихать, что-то проборматывая под нос.

— Она же… Как можно сиротинушку?.. Грех — обижать-то…

И все это время, даже не оборачиваясь, Бадьин ощущал на себе взгляд Валентины. Но боялся, что, стоит только поднять на нее глаза, — случится непоправимое. Что происходящее окажется нелепым хмельным сном. И лишь когда дед негромко захрапел, Бадьин немного перевел дух, остановился в ногах у деда, где вновь пристроилась Валентина. Она уже избавилась от своего неуклюжего наряда, оставшись в свитере, юбке и валенках. Светлые вьющиеся волосы, слегка растрепанные, короной окружали высокий лоб.

— Даже не знаю, что и сказать, — чувствуя себя полнейшим идиотом, пробормотал Бадьин.

Этот сумасшедший, из другого века дед сводил с ума. А Валентина, Валентина…

— Я еще тогда, в храме, что у Достоевского…. — говорил Бадьин торопливо, — понял это… Там девочка, в храме, в платочке… Она так мне все объяснила. Толковая такая девчушка, слова такие ладные и ясные… И я у образа загадал… Нет, попросил… и свечку поставил… Вот образ привез, посмотришь потом… Он чудотворный… Понимаешь?

Он вдруг испуганно замолчал и посмотрел на нее.

Валентина подняла на него взгляд и понимающе улыбнулась. За окном мерцали-подмигивали таинственные звезды. Может быть, там существовали загадочные принцессы. Но Бадьину туда не хотелось… Что-то важное надо было договорить и доделать именно здесь.

Евгений Эрастов Русская штольня

Эрастов Евгений Ростиславович родился в 1963 году. По профессии медик, доктор наук. Выпускник Литературного института им. А. М. Горького. Автор нескольких лирических и прозаических книг. Живет в Нижнем Новгороде.

* * *

Там, где колкий снег и коварный лед,
Мировой ковчег, неземной полет,

Запредельный свет, стоаршинный мост,
Полоумный бред, ледяной нарост,

Там, где тонкий лед и зернистый снег,
Человек идет уж который век.

И не вынет нож, и не вскроет вен.
Ледяная дрожь, стопудовый плен.

Там, где тонкий лед, запредельный свет,
Ты иди вперед — ведь исхода нет.

Ты один, один — посреди снегов.
Ты иди, иди — не страшись врагов.

Ветер гнет в дугу дерева вокруг,
И стоит в снегу шестикрылый друг.

А у белых крыл роковой размах.
Может, ты забыл о чужих мирах,

Где свечу задуть, как зерно смолоть,
Где видна чуть-чуть неземная плоть?

* * *

Белый-белый, мучительный свет
Льется с неба, а в небе высоком
Ни пылинки, ни облачка нет —
Только свет над путем одиноким.

Неужели вся родина здесь —
В этом яблоке, тронутом гнилью,
Где диктует осенняя спесь —
Лебединую песнь изобилью?

А в овраге лепечет родник,
Где такие познаешь глубины,
И свербит онемевший язык
Терпкий вкус черноплодной рябины.

Памяти Андрея Платонова

То не призрак гуляет над родиной,
Мировым коммунизмом страша, —
То крыжовником, черной смородиной
Прорастает тихоня душа.