Идет горнист к пригорку, понимает: пора, наверное, Верке признаться. После зарядки, в столовой, отвести ее в сторону, покраснеть и сказать, что…
“Нельзя дальше мучиться, — думал он. — Я, конечно, горнист, ответственный пионер, так ведь не железный. Даже вожди, говорят, влюблялись. Вот подойду и…” Какими словами признаваться, он не знал, чувствовал только, что надо страх унять, сделать решительный шаг, несмотря на возможный позор.
Взобрался на пригорок, поправил галстук, набрал, сколько мог, утреннего воздуха в легкие и затрубил. Умолкли птицы, и небо застило невесть откуда наплывшими тучами. Горнист удивился, но продолжил трубить. Солнце, казалось, передумало подыматься, повисло за лесом, растекшись по серому небу багровой мутью.
Пионеры не выбегали на зарядку, а жилые корпуса лагеря стали на глазах ветшать. Со звоном сыпались стекла, отслаивалась штукатурка, и трескались асфальтовые дорожки. Облез и накренился гипсовый вождь возле столовой с заколоченной дверью, плац для линеек зарос травой, гранитный геройский стенд в пушистом ельничке дачниками раскурочен.
Горнист кончил побудку. Прислушался. Тихо. Осмотрел отчего-то потускневший горн. Сам натирал до солнечных зайцев, а труба вдруг поблекла, прозеленью изошла, будто много лет за нее не брались.
Пригорок под ногами тоже вроде просел. Горнист спустился на дорогу, подошел к распахнутой двери четвертого отряда, в котором должна быть Верка, осторожно заглянул внутрь. А там пол местами прогнил, валяются ржавые кровати, тряпье, белая краска на потолке изогнулась лоскутами; унитазы в уборной разбиты — торчат розовые керамические остовы.
— Вер, Ве-ерка, — тихо позвал горнист, силясь не заплакать. — Есть тут кто?
Только сквозняк шелестит на полу желтыми страницами рваной политиздатовской книги.
Соображать, что делать, оказалось больно и трудно: пять минут назад были ребята, вожатые, Верка… Куда все делись? Кто его заберет домой, ведь родители не знают, что стряслось.
Еще надеясь дозваться кого-нибудь, он громче крикнул в сырую пустоту здания:
— Ребя-ата! Э-эй, ребята!!!
Не отвечают.
Опустился на корточки, прислонясь спиной к шершавой стене, положил горн рядом.
Холодно.
Обхватил колени руками.
Сыпанул дождик, мерно застучали капли о жестяной подоконник.
Противно каркнула ворона...
Горнист собрался было бежать из лагеря, да показалось, что Верка тут где-то. “Хотя, — рассудил он, — если нет никого, значит, Верка тоже ушла…”
Он заплакал, чувствуя, как слезы каплют на озябшие колени, и долго сидел так. Вспомнил, что Верка удивилась бы, будь она рядом, ведь горнист, смелый пионер, а плачет.
Встал, взял горн.
Решил выбираться из развалин.
С дороги оглянулся на голубые металлические ворота “Красной сосны”, утер нос и пошел.
Он помнил: когда свернули с шоссе, детей везли через лес, потом мимо большого совхоза, и опять дорога петляла по лесу до самого лагеря. Тогда, в автобусе с ребятами, было весело, он почти не смотрел в окно. Случайно запомнились лес и совхоз — кажется, “Восход”. На обочине еще кирпичный указатель стоял, а над названием совхоза расходились алые лучи из крашеной арматуры.
Решил идти, пока не встретятся люди. Тогда можно спросить, как домой попасть.
Вскоре промок. На белых гольфах расплылись грязные пятна, сырые шорты и майка не грели. Лес по обеим сторонам дороги шумел в вершинах, дождь то стихал, то накрапывал вновь.
