Новый Мир ( № 7 2004)

и насильственно удер­жи­ва­е­мое с целью обеспе­че­ния ка­ких-л. требований»23. Не удивительно, что многие по ошиб­ке уве­ре­ны: па­стер­наковского ху­дож­ни­ка в залог захватила веч­ ность.

Нечаянная двузначность у Пастернака бывает свя­зана с омо­ни­ми­ей име­ни­тельного и винительного падежа. В пред­ло­же­нии из по­э­мы «Де­вять­сот пятый год» (1925 — 1926) даже контекст плохо помога­ет разобраться в том, кто и кого сосчитал: В зале гул.  /  Духота.  /  Тысяч пять со­счи­тали деревья. Не то деревья пересчитывают собравшихся в зале, не то, наоборот, со­брав­ши­е­ся в количестве пяти тысяч считают деревья, словно ворон или галок.

Сходное недоумение вызывает сентенция: ...Стеченье фак­тов лю­бит жизнь («9?е января», 1925; ранняя редакция). Где субъект лю­бви и где объ­ект? Синтаксически нейтральный порядок «подлежа­щее — ска­зу­е­мое — до­пол­нение» выглядит очевидным абсурдом, но обратная грам­мати­че­ская ин­тер­претация тоже немногим осмысленнее24.

Подлежащее и дополнение не сразу отыскиваются и в такой строке: Про­шедшей ночью свет увидел дерн («Спек­торский»). Ско­рее все­го, под­ле­жа­щее — дерн , хотя порядок слов подсказывает иное. Не­внят­ность усугуб­ля­ет­ся тем, что слово дерн — «верхний слой по­ч­вы, скреп­лен­ный кор­нями тра­вя­нистых расте­ний», — выступает в несоб­ст­венном зна­че­нии: Па­стер­нак, навер­ное, хочет ска­зать, что в эту ночь из-под земли про­ билась травка.

Бывает и так, что не всегда или не сразу ясно, какие члены свя­зы­ва­ет союз: ...Отец ее, — узнал он, — был профессор,  /  Весной она по нем на­дела креп,  / И мно­жество чего... («Спекторский»). Первое, что при­ходит в го­ло­ву, — Мария Ильина в знак траура по отцу надела креп и множество чего еще. Лишь перечитав текст дважды и три­жды, улавливаешь мысль автора: Спек­торский узнал не толь­ко о том, что отец Марии был про­фес­сором, но и обо многом другом.

Интересный аграмматизм есть в «Волнах». Пастер­нак об­ра­ща­ется к со­ци­алистическому государству будущего:

Ты — край, где женщины в Путивле

Зегзицами не плачут впредь...

Время глагола тут не согласуется с семантикой наречия (правильно было бы сказать больше не плачут или не будут плакать впредь ). Но это еще не всё: сде­лан­ное в придаточном указание на топоним прихо­дит в противо­ речие с «ло­ку­сом», названным в главном предложении. Опи­раясь на «Слово о пол­ку Игореве», поэт пытается вы­строить анти­тезу: раньше жен­щи­ны плакали, как Яро­славна в Пу­ти­вле, а при со­ци­а­ лизме — плакать не будут. А по­лу­ча­ет­ся: со­ци­ализм — это край, где в Путивле не пла­чут.

Особняком стоят стилистические дис­со­нан­сы: часть из них я скло­нен тоже квалифицировать как небрежность. Она порождается дву­знач­но­стью сти­ле­вых форм, которые берутся в одном своем качестве, а в те­кс­те про­являют другое. В высшей степени это свойственно бюро­кра­ти­че­скому жаргону. Его элемен­ты в XX веке наводнили повседневную речь, чем и при­влек­ли Па­стер­нака, смо­тревшего на них как на средство сни­же­ния пафоса, способное со­об­щить стихам налет разговорности. Внедряя в любовное послание ле­кси­ку и фра­зео­логию делопро­из­вод­ст­ва, поэт за улыбкой стиля пря­тал вну­ трен­нюю тре­вогу:

Любимая, безотлагательно,

Не дав заре с пути рассесться,

Ответь чем свет с его подателем

О ходе твоего процесса.

                              («Два письма», 1, 1921)

Но кан­це­ля­ризмы пришли в не­фор­маль­ную речь из сбамой фор­маль­ной сферы пись­ мен­ной дея­тель­ности. Память об этом не истерлась: неосторож­ное об­ра­ще­ние с канцелярским слогом может обернуться су­хо­стью и от­чу­жден­ностью. Элементы деловой речи придают казенный оттенок чи­ сто­сер­деч­но­му по­здравлению: Я поздравляю вас, как я отца