и надеюсь, что мы не прибегнем к названью “любовь”.
О, не зря так Ван Гог убегал от локального цвета,
отвергая белила, любил свои охры, сколь мог,
верил в тускло-лимонный, кидал к синеве — фиолета,
или киноварь, или неаполитанский желток.
Сквозь лечебницы прутья, на своеобразном пленэре
брал щебечущий воздух, во всех составляющих — цвет…
И поля, и дожди, и деревни, и церкви в Овере
в забытьи восхищенно бормочут доныне: “Винсент…”
Как я рада молчанию! Как оно пылко, рысисто,
как струит вкруг меня свои токи на сотни ладов…
Не любовники — где там! — мы опытных два шахматиста,
восхищенно следящие всю безупречность ходов…
Нужно с редкостным тщаньем внимать, чтобы точно исполнить
текст, идущий из ночи по огненной почте пустынь…
Если кто-нибудь дальний захочет глаза мои вспомнить,
пусть к железистым охрам прибавит парижскую синь.
8.III.2004.
* *
*
На каблуках-то и то к голове удалой
не дотянусь — и пригну ее с нежною силой:
зеленоглазый, и волосы пахнут смолой.
Ладаном, ты уточняешь. Конечно же, милый.
Как ты похож на меня попаданьем впросак,
простосердечьем и детскою жаждою чуда…
Кстати, как я, не такой уж добряк и простак.
Властный, как я, и, как я, вероятно, зануда
(как Водолей Водолею скажу я: муштра
дисциплинирует все-таки в этом шалмане…).
Что же нам делать? Мы, может быть, брат и сестра,
только меня в раннем детстве украли цыгане?
Слышу, как воздух толчется и ткется оплечь
